Неожиданно Нина подумала о директоре зерносовхоза. Он встал перед ее глазами, — невысокий, худощавый, с твердым профилем и преждевременно поседевшими висками. Сравнение навернулось невольно. Она подумала о том, что директор, пожалуй, ничего не знает ни о Руссо, ни о Катоне Старшем и что его знания проникнуты узким практицизмом. Ему известно, что по пласту надо сеять твердую пшеницу, что осеннее дискование облегчает накопление влаги и что работа одного «Катерпиллера» равна работе трех «Интернационалов». Он не смог бы украсить свою речь звучной остротой иль проницательной цитатой. Если он заговорит об организации крупного хозяйства, он не сошлется на древних римлян, которые превосходно разрешали эту задачу в своих обширных латифундиях.
Если бы опыт латифундий был нужен директору для дела, он, несомненно, обратился бы к этому опыту. Но римляне были для него бесполезны. Поэтому он проходил мимо них.
Катон Старший и Руссо! Директор зерносовхоза не может позволить себе роскоши знать, что они говорили по тому или иному поводу. Да, он не может этого знать, потому что все внимание поглощено делами зерносовхоза. В конце концов, он только рычаг очень большой и очень сложной машины. Рычаг этот освобожден от всяких украшений, потому что украшения отяжелили бы его и замедлили бы его бег.
Размышления эти были неожиданными. Встревожив Нину, они как-то осложнили ее отношения к профессору Кроту.
* * *
Работы подвигались к концу. Настал такой день, когда кривушинский телеграф передал в город телеграмму с вызовом катера и паузка. По расчетам профессора, катер должен был прийти пятого сентября. К этому времени нужно было закончить обработку последних костей.
Между тем, сентябрь давал себя чувствовать. Утром изыскатели просыпались а своих палатках, дрожа от холода. Дни проходили хмурые, с резким ветром и небольшими, угнетающе-скучными дождями.
Условия работы резко ухудшились. Глина подсыхала медленно. Запас продовольствия подходил к концу. Уже не было сахара — изыскателям пришлось отказаться от кофе, несмотря на то, что оно поддерживало их мужество в пронзительно-холодные часы утра.
В последнюю неделю работать было особенно трудно.
Вечером четвертого сентября четыре еще не вполне просохшие глиняные культяпки были заколочены в ящики и снесены к деревянным мосткам, около которых громоздились ранее приготовленные ящики.
Профессор отпустил казаков. Теперь дело было только за катером. Изыскатели разбрелись по палаткам. Они были так утомлены, что не стали даже дожидаться ужина.
Они уснули, едва прикоснувшись к постели.
Не уснула только Инна.
Она не уснула потому, что в палатку ее прокралась тоска.
Ночь была холодная, — с рыхлым и сырым ветром. Зябко кутаясь в одеяло, Нина неторопливо ворошила бессонные мысли. Она думала об институте, о профессоре, о совхозе. Постепенно ее мысли сосредоточились на директоре.
Перед ее глазами мелькали картины того дня, который в ее памяти был отмечен блеском голубоватых молний. Она снова видела желтеющий разлив пшеницы, бугристую пашню и гессенские палатки. Она видела также пыльную ленту дороги и черный табун туч, бегущий вслед автомобилю.
Иллюзия была столь полная, что на мгновение она даже услышала ровный шум мотора.
Это было похоже на короткую вспышку молнии.
Пыль, духота, темная волна ветра. Руки директора лежат на руле. Машина с разбега останавливается. Они выпрыгивают наземь и бегут, взявшись за руки. Первые капли дождя холодят лицо. Директор ускоряет бег, но дождь не ждет. Он похлопывает их по плечу, он бьет им в лицо. Бежать теперь бесполезно. Они неторопливо подходят к комбайну, директор усаживается на жатвенное полотнище и вступает в разговор с трактористами, которые сидят под ящиком зерновоза. Директор говорит с ними о брезентах, о перегрузочном амбаре, о пристани Клин. Потом он спрашивает, куда запропастился комбайнер. В ответ на это раздается приглушенный голос и из-под ног директора появляется черная голова. Затем появляются плечи, и комбайнер, смеясь, вылезает из-под жатвенного полотнища. Он усаживается рядом с директором и они начинают говорить о ножевых сегментах. Комбайнер непринужденно размахивает руками, дождь бьет его по спине и он, будто стоя под душем, ежится и похлопывает себя по плечам.
Счастливое, глубокое спокойствие, обозначающее конец дождя. Автомобиль, заляпанный грязью, подлетает к высокому крыльцу. Квартира директора: комната, в которой стоит стол, чемодан и койка. Нина промокла до нитки. Директор, смеясь, выкладывает из чемодана свои рубашки, носки, бриджи. Потом он уходит и Нина остается наедине с непривычными вещами. Особенно сильно смущают ее трусики директора. Она нерешительно откладывает их в сторону. Войдя в комнату, директор находит свои трусики на своей же постели. Нине незачем выходить. Директор просит ее только отвернуться. Переодевшись, он начинает греметь электрической кастрюлей. Неожиданно глаза его встречаются с глазами Нины, он лукаво косится в сторону трусиков, и вдруг оба они взрываются безудержным смехом.
Автомобиль, просторная комната, обжигающий чай… А теперь — тоска. Откуда она приходит? Может быть, ее напевает ветер?
* * *
Утром были закончены последние приготовления к отъезду. Лагерь сразу приобрел нежилой вид: около палаток тускло блестели консервные банки, между черных круговин, оставленных погасшими кострами, валялись обрывки рогож, смятые бумаги, брошенные ящики. Люди неживыми тенями бродили среди этого запустенья, скучливо поглядывая в ту сторону, откуда должен был появиться катер.
В трех километрах от лагеря, по тряской и ненадежной луговине, пролегала дамба, ведущая на пристань. Там тарахтели зерновозы, там ревели автомобильные сирены и бешеный прибой грохота не умолкал ни днем, ни ночью. Раньше, когда изыскателя были заняты работой, они как-то не замечали этого грохота. Теперь он особенно остро подчеркивал лагерное безделье.
Часы проходили томительно, как на вокзале. Профессор раз десять проверил свои подсчеты и каждый раз получалось так, что катер должен был прийти не позже пятого числа.
День отцветал, медленно и вяло. Вечер был отмечен небольшим дождем. Потом навалился влажный сумрак. Катер не появлялся…
Он пришел только на третий день.
Обитатели лагеря встретили его, стоя на зыбких мостках.
Первым выскочил на мостки Василий Васильич Званцев, — командир катера.
Это был человек с белой бородой патриарха и сизым носом пьяницы. Оглаживая спутанную ветром бороду, Василий Васильич сразу отвел от себя все упреки за промедление.
