Ксёндз удовлетворённо потер руки (дело сделано, да ещё с каким блеском!), с чувством высморкался и спрятал носовой платок, собираясь уйти прочь. Завидев это, прикованная неожиданно заволновалась, завозилась в своём углу, зазвенела кандалами. Ксёндз обернулся и с готовностью начал:
- Да, дочь моя, слушаю тебя внима...
Магический хищный блеск изжёлта-зелёного глаза ведьмы заставил его умолкнуть на полуслове. Глаз умолял о снисходительности и вместе с тем настойчиво требовал, вгрызался в душу словно червь в наливное яблоко...
Ксёндз замотал головой, пытаясь отогнать навеивание, и решительно сказал:
- Нет, дочь моя, даже не пытайся искусить меня! Я лицо духовное, отнюдь не судья, который исполняет последнюю волю осуждённого. И я не могу...
Он отвернулся, тем не менее ведьмин взгляд продолжал настойчиво сверлить затылок. Ксёндз застонал и процедил сквозь зубы:
- Дочь моя, твоё последнее желание греховно. Ведь ты только-только получила отпущение, зачем же марать свежайшую чистоту твоей души самым недостойным, самым подлым мщением?..
Но сила воли немой прикованной явно превосходила силу воли ксёндза. Ещё немного, и он не утерпит, сорвётся, выдаст тайну... И чтобы этого не случилось, ксёндз воздел над головой сжатые кулаки и простонал:
- Слушай, но сюда ведь приехал сам епископ! Всё исходит именно от него! Он не простое духовное лицо, он ещё и светский человек, и если я скажу, кто донёс на тебя, меня не только четвертуют, колесуют и сварят живьём в кипящем масле, а уничтожат всех моих родственников, близких и дальних... И будут уничтожать до десятого колена! Разорят и опозорят!.. Боже, что я несу... при чём здесь светскость и святость...
Ксёндз закашлялся.
- В общем... я просто умоляю тебя... не старайся думать... то есть узнать... принудить меня сказать, кто на тебя донёс, иначе... Угадай сама... если сможешь... А меня сюда не втягивай... не втравливай... не впутывай, пожалуйста, я здесь ни при чём!..
Он стрелой вылетел из камеры, громко хлопнув дверьми.
4
А ведьму и в самом деле не интересовало больше ничто в мире. Ни грубые солдаты, которые пришли вскоре, чтобы отвести её к месту казни, сопровождавшие каждое своё действие бранными словами, пинками, затрещинами и ударами. Ни чёрные монахи, окружившие её и солдат плотным немым кольцом. Ни выкрики и издевательства толпы. Ни огромная тяжеленная свеча, которую ткнули ей в руки и принудили нести. Ни мучения, ожидавшие впереди.
Имя! Одно только имя! У неё было немного времени, чтобы поколдовать, мысленно произнести дюжину проклятий, чтобы накликать на доносчика все силы ада.
Но что это за имя?!
Кажется, процесс был устроен исключительно ради неё. Сотни женщин со всей округи пользовались её услугами, тысячные толпы сходились на грандиозные шабаши - и никто из соучастников не был схвачен и допрошен с пристрастием! Ученицу, которую она взяла недавно к себе в лачугу, схватили вместе с ней, на следующий же после ареста день пустили под кнут, а потом повесили на шею громадный камень и утопили в речке. Что за быстрая и сравнительно лёгкая смерть!
Зато саму ведьму пытали долго и чрезвычайно жестоко. Мордовали и допрашивали даже после того, как палачи вырвали ей язык и таким образом лишились наименьшей возможности узнать от неё что бы то ни было. Дыба, "испанские сапоги", клинья, докрасна раскалённые щипцы и клещи, иглы, штифты, прижигание, "кресло Иуды"... Каких страданий, каких только мучений она не испытала!
Но сильнее всех дьявольских орудий, взятых вместе, ведьму жгло изнутри единственное желание: узнать имя! Имя! Имя!..
Вот она, замордованная мучителями, оплёванная, освистанная и осмеянная толпой людишек, многие из которых всего лишь месяц тому боготворили её, взошла на вершину огромной поленницы и встала там возле высокого деревянного столба. Вот уже затрещал где-то под ногами огонь, снизу потянуло жаром, горячий воздух вздыбил остатки жалкого тряпья... повалил пока ещё не слишком густой чёрный дым от смолы, которой были политы дрова...
И в этот миг ведьма наконец увидела её! Доносчицу!
На высоком помосте, сооружённом перед костром, где стояли его святейшество епископ собственной персоной, ксёндз, бывший ведьмин приятель и компаньон по шабашам, которого она так и не сумела увлечь за собой в могилу, светлейший пан Потемковский с женой и детьми, другие, менее значительные господа с семьями, которые также съехались посмотреть на зловещую представительницу подвластного тёмного народа, которую належало безжалостно искоренить из жизни как прислужницу нечистого - так вот, на этом самом помосте появилась женщина. Ведьма не видела её уже около пятнадцати лет, тем не менее сразу же узнала и всё поняла.
То была Одарка!!!
Вне всякого сомнения, она! Несостоявшаяся кандидатка в выученицы...
Вот чья злая воля преследовала колдунью, вот чья рука незамеченной вовремя змеёй подкралась к ней, вцепилась мёртвой хваткой в горло и бросила на бушующий костёр!
Бывшая крестьяночка чрезвычайно похорошела. Теперь она превратилась в зрелую женщину необычайной красоты. Судя по богатой одежде, она была женой какого-то знатного господина...
Но как?! Почему?! Ведь после достопамятного разговора, когда ведьма сгоряча глотнула тройную дозу любовного зелья и чрезмерно разболталась, Одарка бросилась куда глаза глядят... а весной её чепчик выловили из речки, протекавшей неподалёку... Значит, она не утопилась! Она всех обманула, и даже ведьму! Но каким образом ей всё же удалось так выгодно устроиться? Она же фактически стала никем, женщиной без имени, без семьи, без денег...
Растрёпанные седые волосы на ведьминой голове вспыхнули, она широко раскрыла беззубый рот и страшно закричала. А её погубительница приблизилась к епископу, тот немного повернул голову к Одарке, благожелательно кивнул, что-то сказал...
Мстительная улыбка, игравшая на хорошеньких, кокетливо подведенных губках Одарки, которая больше не завидовала существу, бессильно корчившемуся на костре, и которая могла в конце концов перестать сожалеть о несостоявшемся браке с сыном мельника как о самой большой трагедии молодости - вот последнее, что видела ведьма. Затем всё вокруг затянула рыже-кроваво-красная огненно-дымная завеса. Ни колдовать, ни проклясть коварную предательницу она уже не успела.
