Ватсон посмотрел на обвиняемого испуганно, после чего выразительно постучал пальцем по лбу.
— Сэр, — обратился он к дракону, — простите меня, но, по-моему, мой несчастный друг в результате перенесённых страданий несколько повредился в уме…
— Уж не собираетесь ли вы мне, Ватсон, поставить мне диагноз? — насмешливо сказал Мортимер. — При всём уважении к вашему диплому и практическим познаниям, вы всё-таки хирург, а не психиатр.
— Но то, что вы сказали… Или я вас неправильно понял? — с надеждой в голосе спросил доктор.
— Вы поняли меня совершенно правильно. Мне нужен был маг. Я нашёл Холмса. И он меня не подвёл.
— Подождите, подождите… Но Холмс не волшебник, разве что в переносном смысле. Он гениальный сыщик, но если бы знали, какой это скептик и материалист!
— Материализм — не такое уж дурное мировоззрение, — задумчиво сказал доктор Мортимер. — Оно способствует развитию воображения.
— Воображения? Час от часу не легче, — Ватсон сделал досадливый жест и попытался устроиться на жёстком стуле поудобнее. — Всякий подлинный материалист, вроде Холмса — это логическая машина, автомат, выводящий следствия из посылок. Воображение ему столь же чуждо, как немецкому шуцману — сантименты.
— Немцы чрезвычайно сентиментальны, это обратная сторона жестокости, — заметил болотник, — а материалисту требуется очень много воображения, чтобы хоть как-то понять мир, который он видит вокруг. Идеалист может ссылаться на чудо, а честный последователь материалистического учения вынужден изобретать самые невообразимые сущности, ибо его толкает к этому необходимость…
— Забавный парадокс, — развёл руками Ватсон, — материализм — отец фантастического. Но мы говорим о живом человеке, которого я прекрасно знаю. Он настолько далёк от всего потустороннего, что даже если оказался бы здесь, среди нас, и наблюдал бы всё то, что наблюдаю я, то немедленно придумал бы какое-нибудь объяснение, исключающее элемент сверхъестественного.
— Обратите внимание, Ватсон — ведь это всего лишь слова. «Сверхъестественное», "потустороннее". А если их не использовать? Если считать то, что мы видим, просто ещё одной гранью реальности? Тем более, что это так и есть?
— Это какая-то казуистика. Холмс ни за что на свете не стал бы…
— Я его убедил, — сказал доктор. — Видите ли, настоящие материалисты верят себе и своим глазам. Я кое-что продемонстрировал мистеру Шерлоку Холмсу, а потом предложил ему сделать то же самое. И у него получилось. Что и неудивительно — его род идёт от друидов, и на его теле имеются знаки, указывающие на магические способности.
— А это вы как установили? — тон Ватсона сочился сарказмом.
— Помните, что я сделал, когда впервые пришёл на Бейкер-стрит?
— Прощупали череп Холмса? Да, это было не очень-то светский жест. Но мы списали это на увлечённость антропологией. А что?
— Мне нужно было проверить теменной шов кандидата и установить наличие тайных знаков Дара. Что касается формы черепа, она однозначно указывает на друидический род. Собственно говоря, я примерно такого человека и искал. Хорошо, что благодаря вам, Ватсон, портреты великого сыщика можно найти в любой книжной лавке.
— Нет, это просто немыслимо. Холмс согласился заняться магией? Хорошо, сойдём с ума и предположим, что то так. Но когда? Всё это время он занимался расследованием. У него не было ни единой свободной минуты.
— Люди иногда поразительно слепы, — философски заметил доктор Мортимер. — Помните странное отсутствие Холмса в Баскервилль-холле? Почему он не поехал с вами?
— Он поехал. Просто он некоторое время прятался на болотах, чтобы вести расследование в одиночку, — досадливо поправил его Ватсон.
— Прятался на болотах? Вам не кажется это странным, доктор? Кстати, вы ведь вроде бы однажды застали его стоящим на гранитном столбе со скрещёнными руками. Ритуальная поза друида. Это тоже было необходимо для расследования?
— Что вы хотите сказать? — доктор внезапно почувствовал смертельную усталость. Такую усталость он обычно ощущал в молодости — после тяжёлой лекции по анатомии или физиологии, когда приходилось усваивать слишком много материала зараз.
— За время пребывания на болотах Холмс принял семь посвящений, — серьёзным тоном сказал Мортимер. — Против всех правил и обычаев я посвятил его в тайны, которые даже его гениальный ум едва сумел освоить, и дал ему силы, с которыми он не смог бы совладать без посторонней помощи. Он прошёл путь, который у обычных людей, даже обладающих врождённым даром, занимает годы. У меня не было выбора, и у него тоже. Но мы справились.
Ватсон замолчал, переваривая сказанное.
— У меня нет оснований вам не доверять, Мортимер, — сказал он. — Хотя это очень сильно меняет… всё. Я не могу себе представить моего друга Шерлока Холмса, занимающегося подобными делами.
— Я прошу у высокого собрания, — Мортимер выразительно посмотрел на Алабастра, молча слушающего разговор, — позволения показать воочию, что происходило в ту ночь, когда собака Баскервилей вырвалась на волю.
Алабастр подумал, потом коротко кивнул.
9
В центре стола, на скатерти, появилось блестящее пятно. Оно начало расти, и поверхность под ним становилась прозрачной и глубокой, как будто сквозь неё просвечивало нечто, видимое с высоты птичьего полёта. Это нечто приближалось. Ватсон увидел знакомые просторы торфяных болот, усеянными обломками гранитных скал и каменными столбами. Снизу их окутывала белая пелена, сгущающаяся на глазах. Это был туман, густой и белый, как молоко.
Ватсон приблизил взгляд к изображению — ему показалось, что в тумане что-то кроется. Прищурившись, он разглядел какие-то чёрные паутины. На них едва мерцали жалкие, слабые огоньки. И между ними, не касаясь их, шёл худой высокий человек, которого Ватсон узнал бы из тысячи, даже со спины.
— Куда он идёт? — прошептал он.
— На остров. Сейчас он идёт через защитный пояс, сквозь путы лоа Агве, — так же шёпотом ответил Мортимер.
— Зачем?
— Он должен получить позволение сэра Чарльза убить его. Без этого я не мог бы действовать. Ведь я — всего лишь слуга Баскервилей.
— Но вы же говорили, что Баскервиль после превращения в собаку потерял рассудок?
— Рассудок в таких делах не требуется. Впрочем, словами этого не объяснишь. Просто смотрите.
Ватсон прищурился — и вдруг почувствовал то же самое, что и тогда, когда смотрел на портрет дамы в голубом. Его засасывало внутрь.
— Осторожнее, — донёсся откуда-то издалека голос болотника.
Но Ватсону уже было не до того. Он стоял посреди Гримпенской трясины, светящейся мёртвым колдовским светом, и перед ним лежала чёрная туша острова.
