Время от времени, улучив мгновение, я все же задавался вопросом, какое впечатление на них производим мы сами. По лицу, когда того в сущности нет, ни черта ведь не отгадаешь. Глазастые шланги пришельцев непрерывно постреливали по сторонам, когда наш представительский лимузин под вой полицейских сирен проносился по неугомонному Бродвею; их колышущиеся желеобразные туши, приотрываясь от пола, периодически издавали невнятное хлюпанье. Но когда по ходу съемок пляжного шоу в Малибу режиссер потребовал от гостей обернуться вокруг едва одетых моделей, Энди с Денди подчинились без разговоров — чего не скажешь о самих красотках.
А когда же лучший подающий, чемпион сезона, преподнес гостям бейсбольный мяч с автографом и они, дружно колыхнув мерцающими на солнце макушками, прочувствованно выдохнули в батарею микрофонов: «Мы самые счастливые болельщики во всей Вселенной!» — страна буквально встала на уши.
— Все, больше нам их не удержать, — напророчил Троусон. — Ты читал передовицу о дебатах на вчерашней Генеральной Ассамблее ООН? Нас уже заподозрили в сговоре с инопланетным агрессором против всего человечества.
— Прекрасно, — пожал я плечами. — Пусть смотаются за океан. Сомневаюсь, чтобы кому-то удалось выкачать из гостей больше информации, чем нам. Пусть теперь и русские поломают себе голову.
Усевшись на краешек письменного стола, профессор сгорбил спину и втянул голову в немощные плечики. Затем с усилием приподнял пухлую кипу исписанных листков и скривился, словно в глотку попал ком тополиного пуха.
— Четыре месяца сплошных разговоров, — пробормотал он. — Четыре месяца кропотливых расспросов по любому поводу и в каждый удобный момент. Сто двадцать дней исследований и просеивания стенограмм, с целью унюхать хоть что-либо, подобное информации. — Троусон брезгливо отшвырнул скоросшиватель на стол; несколько листочков упорхнуло на пол. — А мы по-прежнему знаем об общественном устройстве на Бетельгейзе-IX не более, чем о жителях мифической Атлантиды!
Разговор этот случился в Пентагоне, в том его крыле, которое отвели для нас военные, окрестившие всю операцию по только им понятным соображениям «Проект “Энциклопедия”». Совершив настоящий переход через просторный солнечный холл, я приблизился к стене с недавно организованной на ней сводной схемой работ и ткнул в небольшой прямоугольник с надписью «Подсектор источника энергии», ответвившийся от большого квадрата, озаглавленного «Сектор инопланетной физики». В малой рамке, напечатанные весьма привлекательным шрифтом, фигурировали фамилии некоего армейского майора, капрала женской вспомогательной службы и уже знакомых мне докторов Лопеса, Винси и Майнцера.
— А как у этих обстоят дела, может, получше? — поинтересовался я.
— Боюсь, ненамного. — Троусон со вздохом потупил взгляд. — Судить, правда, могу лишь по тому, как во время ленча Майнцер пускает пузыри в ложку с супом — собеседо
вания между секторами категорически запрещены, как ты знаешь. Но я помню Майнцера еще по университетскому буфету, он точно так же пускал пузыри, когда намертво застрял в работе над солнечным двигателем.
— Полагаете, Энди и Денди не хотят давать детишкам шалить со спичками? Или же обезьяноподобным уродцам вроде нас не место на балу у рафинированных межгалактических эстетов?
— Я уже вообще ничего не соображаю, Дик! — Профессор снова шмякнулся на уголок стола и раздраженно листанул свои социологические заметки. — Если истина где-то рядом с этим, почему же тогда они позволяют нам свободно шнырять по их кораблю? Почему столь любезны и не оставляют ни единого вопроса без ответа? Если бы только ответы пришельцев на нашем языке не были столь туманны! Но ведь они так сложно организованы, столь изысканны и витиеваты в выражениях, буквально нашпигованы поэзией — трудно ожидать, что из их пространных комментариев удастся извлечь прямой вербальный или же технический смысл. Иногда мне кажется, что их исключительно утонченные манеры как-то связаны с видимым отсутствием интереса к устройству собственного общества, а вкупе с внешним видом их летающей тарелки, напоминающей мне одну из этих нефритовых поделок, требующих долгих лет кропотливого труда для заверше... — Троусон вдруг осекся и принялся лихорадочно тасовать собственные записи, точно заправский миссисипский шулер в поисках запропастившегося джокера.
— Неужто мы еще даже не начали понимать их? — Вопрос мой был, пожалуй, риторическим.
— Именно, именно... даже и не начали, — задумчиво протянул профессор. — Порочный круг, постоянно упираемся в одно и то же. Уорбери ссылается на резкое изменение наших собственных словарей с наступлением технологической эры. Утверждает, что подобный процесс — а мы, как он считает, лишь в самом его начале — уже привел нас к концептуальным сдвигам; естественно, что у далеко опередившей нас цивилизации... Вот если бы удалось наткнуться хотя бы на одну их дисциплину, перекликающуюся с какой-либо из наших!
Я испытал прилив острого сочувствия к подслеповато мигающему мудрому старикашке.
— Не унывайте, проф! Может, к тому времени когда наши друзья-сосконожки вернутся из европейского турне, вы уже разгрызете орешек, и мы перейдем из разряда «О Бледнолицый друг, перелетевший через океан на Великой многокрылой птице!», где застряли сейчас, ступенькой-другой повыше.
Ты свидетель, Альварес, — среди всех окружавших меня высоколобых я единственный точно в воду глядел! И чуть было не раскусил уже тогда всю затею; что-то такое вертелось на самом кончике языка. Если бы не профессор, отвлекший меня тяжким вздохом: «Надеюсь на это, Дик, отчаянно надеюсь!» — то кто знает? Себе в утешение скажу, что зевнул разгадку в солидной компании, из одних только почтенных академиков.
Когда Энди с Денди оказались за границей, я получил вожделенную возможность чуток расслабиться. Работа моя далеко не была еще завершена, но в поездке гостей сопровождали весьма дошлые парни из сектора общественных связей, мне же оставался лишь общий надзор за ситуацией. В основном он сводился к ответам на бесчисленные звонки аналогичных служб из разных стран с просьбой проконсультировать, поделиться опытом навешивания лапши на уши собственному народу. Весь мир страдал от одних и тех же хвороб, ксенофобия — пакость куда заразнее гонконгского гриппа, но идти по проторенной дорожке моим коллегам оказалось все же полегче. К тому же начинал я совершенно на голом месте, без ясного представления об ожидающей меня реакции общества на гостей из космоса.
Заметь, Альварес, никто ведь и не подозревал тогда, чего ожидать от них, неизвестно было даже, не станут ли эти выползки гадить прилюдно!
