— Зато здесь никто не мучается. Верно, Билл?
— Что верно, то верно.
— Так неужели вы на станках мясо ткете?
— А то как же? Вы когда-нибудь резали мясо вдоль волокна? Непременно поперек. В мясе, чтобы его по-настоящему почувствовать, первым делом волокно нужно. Вот и ткем его из белковой нити. А вкус и запах ему потом подберут: хочешь, под баранину, хочешь, под свинину причешут. Но живые мышцы на мертвых тушах здесь не дергаются.
— Спасибо, Билл. Нам было интересно побеседовать с вами.
— О'кэй, сэр! А вы приехали научиться здесь нашему делу или как?
Ученые переглянулись и ничего не ответили.
— Никогда не думал, что в разделанной туше могут сокращаться мышцы, — сказал доктор Стилл, когда они с профессором О'Скара догоняли членов комиссии уже в другом цехе.
— Да, этот Билл — чистая душа. Он, сам того не замечая, заставляет задуматься, — отозвался профессор О'Скара. — В чем же больший грех перед господом богом? В том, что хладнокровные матери-ханжи показывают детям, как убивают скот, или в том, что люди вообще создали скотобойни?
Доктор Стилл промолчал. Ему неясно было: почему до сих пор у них, представителей человеческой элиты, не возникало таких мыслей? Или они становятся другими? Может быть, и на собственную деятельность надо посмотреть с иной стороны?
Глава восьмая. ЗАСЕДАНИЕ ПЕРЕНОСИТСЯ
— Прошу простить меня, уважаемые члены комиссии, — сказал академик Анисимов, покидая Хрустальный зал Директората после проведенной здесь представителями ООН дегустации искусственной пищи. — Я не хотел бы влиять на принимаемое вами решение. Не рассматривайте мой уход как плохое наше гостеприимство.
— О'кэй! — отозвался Броккенбергер. — Обойдемся.
И как только последний из работников Города-лаборатории вышел вслед за Анисимовым, Броккенбергер открыл прения.
В числе двадцати членов комиссии были и представители голодающих стран, где сельское хозяйство не справлялось с производством продуктов питания для растущего населения. Все они в один голос настаивали на скорейшей передаче опыта Города-лаборатории нуждающимся регионам.
В ледяных стенах зала отражались огни люстр, огромный, уставленный яствами стол и члены комиссии за ним. В их числе немало темнокожих. Они оказались ярыми сторонниками искусственной пищи, видя в ней залог более счастливого будущего для своих народов.
Европейцы выступали сдержаннее, но допускали, что прогнозировать грядущее надо на основе созданного уже сегодня. Говорили даже, что «завтра — это осознанное сегодня»!
— Впрочем, — признавались некоторые из них, — у многих европейцев есть неодолимое предубеждение против искусственной пищи. Возможно, что оно рождено сытостью и незнакомством с голодом. Ведь общеизвестны упреки европейцам, что они едят больше, чем требуется их организмам, даже во вред себе. Кстати, это можно отнести к процветающим странам, благоденствие которых отнюдь не связано с искусственной пищей.
Говорили о трудностях преодоления консервативности мышления. «Искусственная пища нехороша уже по одному тому, что она непривычна».
Решающим двигателем прогресса в этом отношении, как бы парадоксально это ни звучало, окажется голод. Голодные люди не станут морщиться, видя перед собой искусственную пищу, они протянут к ней руки. Словом, «голод — не тетка».
Слушая эти высказывания, Дэвид Броккенбергер все более мрачнел. С его жирного лица стерлась улыбка «дедушки Дэви», уголки губ презрительно опустились, рот стал походить на ущербный месяц — рожками вниз, лоб напряженно морщился — сенатор тщетно искал выхода из создавшегося положения.
Высказались все. Остались только двое американских ученых.
Броккенбергер наклонился к профессору О'Скара и дохнул на него спиртным перегаром. Видно, захватил с собой плоскую карманную фляжку времен сухого закона в Америке.
— Хочу напомнить вам, проф, — прошипел он, — что вы из Штатов и находитесь в Городе Надежды.
— В каком смысле? — нахмурился ученый.
— В том смысле, проф, что я вправе надеяться на вас как на американцев. — Он подмигнул, но тотчас насупился, увидев сдержанность ученого.
О'Скара поднялся и начал неспешно, внушительно:
— Джентльмены! Я физик, и включение меня в состав комиссии неожиданно. Однако здесь я убедился, что нет надобности считаться химиком или микробиологом, чтобы оценить технологию создания искусственной пищи на микробиологическом уровне. Лишь господу богу решать, должно ли человеку отказаться от убийства живых существ во имя утоления голода и поможет ли это людям лучше выполнять заповеди христианского учения.
Броккенбергер с елейным выражением лица откинулся на стуле.
— Однако мне кажется неправомерным смешение научной идеи с коммерцией, — продолжал О'Скара.
Броккенбергер одобрительно кивнул.
— В лаборатории, хотя бы и в масштабе целого города, науку все равно надо ограничить чисто научными рамками. Она должна остаться чистой наукой. Ее надо оградить от торговых интересов и конкурентной ситуации.
Броккенбергер снова кивнул, но лицо его оставалось кислым. Подбородки казались мятым воротником, подпиравшим голову.
— Не могу согласиться со своим другом и коллегой, — вскочил доктор Стилл. — Уважаю его религиозные взгляды, но мало в наши дни уповать на бога, а самим «плошать». Разговор о чистой науке вызывает восхищение, но… оторван от жизни. А в жизни достижения чистой науки попадают отнюдь не в чистые руки. И, если уж говорить о чистоте, например, о чистоте совести, то, право же, попытка найти способ накормить всех голодных заслуживает большего уважения, чем торговля орудиями убийства. Заботиться надо о жизни, а не о смерти! И чистые руки важнее чистоты науки.
Броккенбергер мрачно взглянул на свои тщательно отмытые руки:
— Нельзя ли яснее, доктор Стилл. Вы не проповедник на амвоне.
— Можно и яснее. Я тоже не удовлетворен тем, что увидел в Гроте.
— Вот это другое дело. Что вам не понравилось?
— О, совсем не то, что уважаемому профессору О'Скара. Хочу получить ответ: почему важнейший научный эксперимент загнан под лед Антарктиды, словно здесь тайком испытывается какое-то новое ядерное оружие?
— При чем тут ядерное оружие? — рассвирепел Броккенбергер.
— А при том, мой почтенный сенатор, что всем ясно: производить дальше ядерное оружие нет никакого смысла. Его уже больше, чем надо для конца света. Но его продолжают производить и совершенствовать. Почему? Со страху? Нет, господин сенатор, не только поэтому! Главным образом из-за выгоды. Выгодно производить, вот и производят! Так вот, совершенно та же картина будет и на продовольственном фронте. Те, кто добывает зерно и мясо допотопным способом, будут так делать и впредь. Они не захотят отказаться от налаженного хозяйства, от торговли, от прибылей от выгоды! Не так ли, мистер сенатор? И никакие достижения под Куполом Надежды, о которых мы с вами будем говорить, никого из них не убедят. В чем же выход? Да в том, что эксперимент надо выносить из-под ледяного свода, выносить на широкий простор: создать множество городов-лабораторий всюду, где ощущается нехватка продовольствия. Надо на подлинно широкой основе развивать производство искусственных пищевых продуктов, развивать пищевую индустрию, которая пусть не сразу, пусть через сто лет, но вытеснит в конце концов традиционные способы получения пищи. И пусть фермеры возделывают отныне на своих фермах такие культуры, которые нельзя пока получить на химических заводах. Пусть вместо пшеничных или кукурузных полей расцветут леса, плодовые сады, ягодники и плантации, дары которых недоступны в наше время простому люду.
