Нр нельзя же не видеть и другой стороны: художественная атмосфера сказки Шукшина раскрывает перед нами картину того, во что в наши дни превращаются глубокие и могучиe обобщения этих народных образоэ, на что тратятся их силы необъятные. И вот в этом-то последнем “намеке” писателя, думается, глубоко положительный, современный смысл его собственных “фатастичеcкнх” обобщений, Поэтика сказки с ее пространственным образом: “в некотором царстве”, с ее особым движением времени: “скоро сказка сказывается” ч т. п. - позволяет автору в емком сюжете очертить историю пробуждения самосознания главного героя - Иванушки-дурачка (“Надо терпеть”… - “Да что же терпеть-то?! - воскликнул Иван. - Что терпеть-то?! Надо же что-то делать!”); историю осознания собственной вины за ту бесовскую фантасмагорию, картину которой разворачивает перед нами писатель в своей сказке. Но мы не собираемся сейчас толковать о сказке. Для нас сейчас важно осмыслить другое: эпоха научно-технической революции - и сказка. Не для детей. Не ради забавы. Сказка как художественное освоение действительности.
Не парадокс ли?
“Не до сказок теперь! Не до сказок, я знаю…” - размышлял еще Пришвин и уверял: “Но она явится, как наш след по земле… В жизни мы разделены друг от друга и от природы местом и временем, но сказитель, преодолев время и место… сближает все части жизни одну с другой, так что показывается, в общем, как бы одно лицо и одно дело творчества, преображения материи. При таком понимании сказка может быть реальнее самой жизни”.
Своеобразный русский писатель прокладывал своим творчеством новые пути художественного освоения действительности, осознавал свой собственный путь “сказкой о правде”, в последнем счете исходящей из того народного миропонимания, что добро в конце концов все-таки перемогает зло.
Писатель вновь и вновь возвращается к мыслям об этом своем пути: “Сегодня я думал о своем серьезном занятии тем, что для всех служит забавой, отдыхом, потехой. Останусь ли я для потомства обычным русским чудаком, каким-то веселым отшельником, или это мое до смешного малое дело выведет мысль мою на широкий путь, и я останусь пионером-предтечей нового пути постижения “мира в себе”? Что, если вдруг окажется, что накопленные человечеством материалы знания столь велики, что их охватить никакому уму невозможно; что в этих накопленных полубогатствах полу-ума заключается главная причина нашей современной растерянности, разброда и что людям от всего этого аналитического опыта надо отойти для простейших синтетических исследований; что на этом пути и надо ожидать гениального человека, который охватит весь окончательный опыт человечества?…” Наши писатели-реалисты, кажется, начинают нащупывать тропу, по которой прошел писатель-мыслитель. Нет, я вовсе не хочу сказать, что их сказки и есть тот самый путь “простейших синтетических исследований”. Но само обращение к формулам тысячелетнего народного опыта не случайно и, на мой взгляд, еще не путь, но в направлении к тому пути, о котором говорил Пришвин, Поиск новых для сегодняшней литературы форм художественного созидания единого цельного образа мира необходимо требует и нового образа героя. Мы часто говорим о герое времени, но редко думаем о новых формах построения самого художественного образа такого героя. Не будем говорить опять-таки о других возможных формах, продолжим наш разговор, только в уже определившемся плане.
Обратимся еще раз к опыту Пришвина. Работая над повестью “Корабельная чаща” (жанр, который сам писатель обозначил так: “повесть-сказка”), он одновременно записывает в дневнике “попутные мысли”: “В поисках образа героя… Живой человек - это герой моей будущей повести, соединенный из фигуры моего друга О., Суворова, Руссо, Ивана-дурака, Дон-Кихота…” Вечный образ народной фантазии, по мысли писателя, может осветить новые, неожиданные глубины в реальном образе его современника, тем не менее как бы вобравшего в себя и существенные черты типологически близких ему исторических лиц и литературных героев. Вспомним, что такой метод “соединения разных времен” в едином реальном образе современника был уже у Пушкина. Его Герман из “Пиковой дамы”, например, не случайно наделен двумя существенными чертами: профилем Наполеона и душой Мефистофеля. Особого внимания в этом плане заслуживают и герои Достоевского. Скажем, его князь Мышкин вбирает в себя черты Дон-Кихота и… Христа, Ставрогин соотнесен с библейским Змием-Искусителем, а вместе с тем, с другой стороны, с Иваном-Царевичем, Иван Карамазов - с Фаустом и т. д.
Зачем, например, тому же Пришвину потребовался вдруг образ Ивана-дурака, да еще поставленный в один ряд с ДонКихотом? Вспомним, кстати, что писатель и себя видит русским Иваном-дураком, о чем мы уже говорили. Его герой - “живой человек”, а это, по мысли писателя, “человек, находчивый в правде… Дон-Кихот всегда в правде: он в правде - и оттого не боится, не стесняется, не жмется ни в каком обществе”.
Вспомним поведение Ивана-дурака в сказке Шукшина - он стремится именно к правде, и, хоть скован поначалу, побаивается своих многочисленных противников, тем не менее его н а т ур а то и дело прорывается наружу, и, перебарывая в себе страх, он уже “не боится, не стесняется, не жмется”, порою скорее даже наоборот. Но вернемся к замыслу Пришвина: “Мой герой, - продолжает он, - это Иван-дурак, как русское разрешение темы Дон-Кихота… Путь Ивана-дурака, то есть путь искусства сказки, - путь восприятия жизни цельной личностью… Это спустившийся сверху Дон-Кихот…
Но страшно становится, когда представишь себе задачу обратить испанского рыцаря Дон-Кихота в русского Дурака!” У Шукшина, скажем, ни Дон-Кихот, ни другой какой-либо мировой образ с Иваном-дураком не сопрягается. Задача писателя в данном случае была иной, нежели у Пришвина. Но и Пришвин и Шукшин, по существу, одинаково видят возможность через народный образ художественно осмыслить в духе современности то миропонимание, которое воплощено в вечном, порожденном “фантазией” образе.
Сегодня ни один из современных наших писателей не смог пока решить художественно полноценно задачу органического слияния современности и “сказки” в едином цельном образе.
Но, безусловно, многие из них выходят к истокам этой тропы в русской литературе.
Подлинно органический сплав завоеваний современного реалистического способа освоения и художественного формирования действительности с формами народно-фантастического сознания - в едином образе, в едином жанре, в одном произведении - это, не исключено, дело будущего, может быть, и не столь уж далекого. И все-таки стоило бы посмотреть уже и на некоторые сегодняшние произведения с точки зрения такого вот “завтра”.
