Ознакомительная версия.
— Мария, я откровенен. Я отдаю тебе возможных союзников. И прошу только об одном — давай не будем торопиться. Хорошо?
Визирь положил трубку. Постоял, лицо медленно расслаблялось — и лепилось заново, находя прежнюю форму. Безжалостную и сильную.
— Беда с вами, интеллигенцией, — буркнул он. Подошел, взял у Зарова бутылку, и, так же как он, бесшабашно и по-свойски глотнул из горлышка. — Литератор! Ты знаешь, чем интеллигент отличается от нормального человека?
— Чем?
— Тем, что нормальный человек запивает совершенную подлость стаканом водки, а интеллигент — бутылкой.
— Два литра водки — смертельная доза, — сказал Заров.
— Что?
— Когда-нибудь, очень-очень нескоро, — терпеливо сказал Ярослав, — расплатой за подлость будет такая доза отравы, которую человек не выдержит.
— И что?
— Не знаю, Визирь. Но если подлость станет равна смерти — то мир, наверное, изменится.
Мужчина с телефоном ушел. Кажется, слегка удивленный собственной добротой. Мария смотрела ему вслед.
— Визирь паникует? — спросил Илья.
Женщина пожала плечами.
— Не знаю. Паникует, блефует, заманивает в ловушку. Может быть — все вместе.
Карамазов прищурился, вспоминая лицо пацана. Одновременно испуганное и ненавидящее. Удар по лицу…
Никто из ударивших его не уходил от расплаты.
— С мальчишками надо кончать, — сказал он.
— В тебе говорит злоба, — сухо сказала Мария.
— Ну и что?
— Илья, дети должны умереть. Но не потому, что они так долго водили тебя за нос. Просто в них сейчас собралось все самое худшее нашего мира. Даже Визирь, даже писатель считают так. А тобой движет месть.
— Свобода не нуждается в оправданиях, Мария. Вот и вся разница, — Илья посмотрел ей в глаза. — Ты убиваешь во имя Добра, я — повинуясь своим желаниям. Но есть ли эта разница… вне наших душ?
Наверное, Визирь понимал, что настоящей Власти над ним не получит. Никогда. Зарову нравились две вещи в его редкой специальности — то, что он мог говорить правду и то, что у него не существовало начальников.
— Чего ты, собственно, хочешь? — спросил Посланник Власти. — Денег, что ли?
— Веры в себя. Я обещал.
— Что ты обещал? Романчик написать? О злобных марсианах и отважных землянах? Да очнись, Ярослав! Наступило время больших дел!
— Рашид, я выполняю обещания. Тебе это не нравится?
— Нравится, писатель.
Заров хотел было сказать — «зови меня литератор», но промолчал. Это он говорил только друзьям.
А Хайретдинов был союзником, партнером, даже — хозяином. Но не другом.
— Ладно. Езжай, — Визирь уступил мгновенно. Словно сложил что-то в уме, экстраполировал на будущее — и признал свою ошибку. — Ярослав, единственное, что хочу сказать…
— Ну?
— У тебя все-таки возникнет искушение… это неизбежно. Пойти на ту встречу. Дать ребятишкам денежку, задержать Илью с Марией… если они придут.
— Ты считаешь меня большим идиотом, чем я есть.
— Извини. Но я знаю эту сладость… сладость добрых дел. Отсроченного греха, оттянутой подлости, — Визирь подступил к нему, маленький, плотный, суетливый, — такой безобидный человек… который не был человеком. — Писатель, ты не ошибись, а? Всегда хочется остаться чистым. Хорошим-хорошим… Не марать руки кровью невинных младенцев. Не делать зла своими руками. Тебя ведь это страшит? Именно — своими руками! Пойми, когда мы умываем руки — мы открываем путь куда большей крови!
— Я знаю.
— Знать — это не главное. Ярослав, ты умный мужик. Ты любишь красивую жизнь и добрые дела. Работа такая, да? Так пойми — эту красоту и доброту принесет не Посланница Добра. Не мальчик, который ни во что больше не верит! Я, гнусный человечек узбекской национальности…
— Рашид, вот этим не кичись. Знаешь, националистов и шовинистов я одинаково… люблю.
— Знаю. Но именно я, чужеродец, двинутый кланом на партийную работу, полюбивший демократию, обрусевший и ставший святее папы римского — я принесу стране покой! Покой и веру в себя! Достоинство и силу! Понимаешь? Не омовение сапог в чужих океанах, не карточки на масло, не распродажу всего и всем! Я подниму эту страну с колен! Она ждет меня! Меня, Власть! Силу! Да, тысячи сгинут бесследно! Да, миллионы заткнут себе рты! Господин писатель, что тебя больше ранит — тысяча правдолюбцев или миллионы голодных и униженных?
Заров не ответил.
— Ты до сих пор думаешь — как меня обмануть, — уже спокойнее сказал Хайретдинов. — И рыбку съесть, и в кресло сесть. Очнись!
— Я давно уже очнулся, Рашид.
— Ой ли?
— Я просто выполняю свои обещания. Понимаешь?
— Тебе дать машину? — помолчав, сказал Визирь.
— Дай.
Хайретдинов подошел, положил руки ему на плечи:
— Ярослав… я тебе верю!
— Я хочу дойти до конца, — просто сказал Заров. — Понимаешь? Я творю чтиво. Развлекаю публику. Так позволь мне… отыграть эту роль.
— Не заиграйся.
Машину вел Семен. Когда они пересекли кольцевую дорогу, Заров не удержался, спросил:
— Слушай… кто для тебя — Хайретдинов?
Семен покосился на него, но ответил спокойно:
— Сильный человек.
— Я с тобой наполовину согласен.
Кажется, он не понял. К лучшему, наверное.
— Улица Хмелева, — сказал Заров. Он был готов к объяснениям, но Семен, похоже, хорошо знал свой город. Он вел машину по каким-то тихим, полупустынным улицам. Изредка — играющие дети, бредущие домой взрослые. Дома старые, дома новые, деревцо, тянущееся вверх из крыши кирпичного монстра, трава, пробившаяся между балконами многоэтажки. Хей! Может быть, в этом доме живут Кей и Герда конца двадцатого века? Вот он, их садик между балконами. Цепкие плети сорняков. Живые и веселые, пронзающие камень, пьющие дождь, зацветающие бледными лепестками никому не нужных цветов.
— Где остановить-то? — спросил Семен.
— Я скажу, — Ярослав подался вперед, высматривая знакомое здание. — Семен… ты счастлив?
Он даже притормозил, этот несчастный, сломленный Властью и прикоснувшейся к смерти человек…
— А ты счастлив, Заров?
— Я не имею на это права.
— Ну… — Семен, похоже, чуть смутился. — Счастлив.
— Счастье — как отсутствие несчастья?
— Стругацких я читал, — сообщил Семен. — А ты тоже ведь книжки пишешь?
— Пытаюсь, — он и впрямь растерялся. Слишком привычным было знание — его работа нужна какому-то абстрактному, полуреальному кругу людей. Оказывается — и этот наемник, телохранитель, умеет читать.
Ознакомительная версия.
