Святослав Логинов - Страж перевала (сборник)

— Среди говорящих тоже есть такие, — сказал Зау, вспомнив Изрытого.

В мыслях Мезы мелькнуло что–то сложное и противоречивое, не оформившееся в слова, так что Зау даже не смог понять, к чему относится этот всплеск. Казалось, Меза смотрит на чужую мысль сразу с нескольких сторон, одновременно соглашаясь и отвергая ее. Зау так не умел.

Меза распахнула двери, так что стал виден захламленный берег и черная поверхность одного из городских озер. Зау ждал, не понимая, зачем показывают ему эту давно знакомую картину. Молчание тянулось.

— Да, — наконец сказала Меза, — мы тоже способны сожрать мир, и делаем это довольно успешно. Город появился здесь потому, что на озерах могло кормиться много говорящих. Сегодня в озерной воде убита даже плесень, а мы травим залив. Так поступают не только пустоголовые, которые хотят поскорее заглотить свой кусок и отключиться, но и разумные говорящие тоже. Мы куда более непостижимые существа, чем молочники. Мы способны воспринимать боль и радость соседа как свои собственные, мы поднялись на вершину единства душ. Но мы спокойно смотрим на гибель ближнего, ведь из ста родившихся вряд ли один вырастет взрослым. Только разумные способны быть столь добры и жестоки, так предусмотрительны и беспечны, бесчувственны и сострадательны. Природа не создавала прежде и не создаст больше никогда существ, которые сравнились бы с нами в благородстве и мерзости одновременно. Возможно, это общее свойство разума, но каких бы иных разумных существ ни представить, мы все равно останемся непревзойденными и в дурном, и в хорошем. Наши мысли сливаются в единое целое, но в делах мы разобщены. Взгляни, каждый, даже думающий о вечном, делает лишь сиюминутные дела. От этого страдает Земля. Мы уничтожаем животных, перекраиваем растительный мир, пачкаем почву, воду и воздух. Скоро на Земле станет невозможно жить, а мы спокойны, словно чешуя покрывает не только наши тела, но и сердца…

Зау молча слушал. Это была знакомая нота беспокойства, всегда звучавшая в хоре, но впервые Зау слышал ее так ясно, и видел, кто произносит слова тревоги.

— …Мы с умиротворением и радостью, во имя дивной цели — облегчить жизнь говорящим, уничтожаем все, до чего можем дотянуться. А руки у нас длинные, достать мы можем далеко. Боюсь, что история разума закончится тем, что на Земле останутся одни молочники…

— Уж эти–то точно не выживут, — возразил Зау, — сожрут сами себя.

Вместо ответа Меза прошла между рядами клеток и террариумов, где копошилась всевозможная мелкая живность, и остановилась возле небольшого вольера, в котором на слое нечистых опилок лежал молочник. Рядом копошилось еще несколько вредителей, совсем крошечных. Молочник ткнул носом в одного из мелких. Зау ждал, что сейчас шкурка окрасится кровью, а затем послышится с детства до озноба знакомый хруст плоти, но все было мирно. Детеныш барахтался в опилках, а молочник вылизывал его, не торопясь вонзать зубы. Потом он перевернулся на спину, и мелкие все разом кинулись к нему. Они карабкались на голое розовое брюхо, тыркались беззубыми мордами, слизывая выступающую из бугорков на брюхе белую, похожую на гной слизь. Больше Зау не мог смотреть. Он чувствовал, что еще немного, и ему станет дурно.

— Они едят большого? — спросил он, отвернувшись.

— Не совсем. Тот сам кормит их. Это его детеныши, молочники не бросают своих детей, как мы, а заботятся о них, выкармливают своим телом, пока детеныши не подрастут. Вот почему они так живучи и неистребимы. Все иные животные угнетены нами и вымирают. Процветают одни молочники. Мало того, они меняются. Меня это тревожит. Посмотри, раньше таких крупных не встречалось. Ты знаешь, я иногда фантазирую, что было бы, если на Земле не стало говорящих. Древо жизни тогда уродливо искривилось бы, случайная боковая ветвь оттянула бы к себе жизненные соки, молочники несказанно размножились бы, подавив и уничтожив все остальные виды. Не сдерживаемые главной ветвью, они дали бы огромное разнообразие форм и лишь разума не смогли бы создать из–за своей глухоты, неумения сопереживать, слышать чувства других. Но и без разума им придется решать: что в них сильнее жадность, рожденная теплой кровью и требующая сожрать все, или удивительное стремление сохранить и накормить другого. Тогда мне начинает казаться, что прекрасные говорящие и безмозглые молочники, живущие в норах, очень похожи.

— Не надо, — попросил Зау. — Я не хочу себе этого представлять.

После похода в университет Зау решил начать реконструкцию мастерской. Кислота и ядовитые растворы солей из ванн стекали по дренажной системе в залив. Зау решил уменьшить количество стоков, а остатки отвести в мертвые озера посреди города, полагая, что там они принесут меньше вреда. Для этого требовались насосы и трубы. Зау мог бы изготовить их сам, если бы на дело годился металл. Но Зау лучше всех понимал, как быстро будет съедено железо, а тем более хром или никель, жгучими электролизными растворами. Приходилось искать другие материалы, для чего надо было часто покидать мастерскую. Вот только оставить ее было не на кого — Изрытый слег.

Он не появлялся на работе пятый день подряд, и Зау, потеряв терпение, отправился к нему домой. Издали он услышал самозабвенное жужжание Изрытый предавался зуду. Зау попытался разбудить напарника, он звал его, расталкивал, но все было напрасно. Изрытый глаз не открывал, конечности его были расслаблены, и лишь иногда коротко дергались. Язвы, тут и там изъевшие кожу, нагноились, чего прежде не было.

Зау забеспокоился, подумав, что Изрытый может умереть, но тут же постарался отогнать эту мысль. Ведь Изрытый молод, ему не исполнилось и ста лет, даже рисунок на чешуйках, где они целы, не стерся.

Зау отнес тщедушное тело во влажную комнату, промыл под душем язвы, потом стал искать какие–нибудь лекарства. Изрытый лежал неподвижно, его зудение наполняло дом.

Лекарств Зау не нашел. Не было даже ароматической смолы, чтобы покрыть раны. Нашлись протухшие остатки еды, заплесневелый настой дурманящего корня, увядшие листья табака. Не слишком много удовольствий получал Изрытый от своего большого заработка.

Жужжание усиливалось. По распростертому телу волнами пробегала дрожь. Зау понял, что Изрытый действительно умирает. Бессмысленное гудение единственная радость пустоголовых — захватило весь мозг, блокировало жизненно важные центры. Изрытый не только не мыслил, он не дышал, не билось сердце, остановились зрачки, а истощенное тело не могло заставить мозг вернуться к жизни. Звук оборвался неестественным взвизгом. И хотя у Изрытого еще вздрагивало сморщенное брюхо, подергивался хвост, Зау видел, что все кончено. Он вышел из дома, прикрыв дверь. Надо было позаботиться о погребальном костре.