– Нет-нет. Никак невозможно, уверяю! – начальник караула излучал полную непреклонность.
Долговязый юноша усмехнулся уголком губ: бедняга, он еще не знает, с кем связался. Обладатель бархатного баритона – средних лет джентльмен приятной внешности – извлек из нагрудного кармана дорогой хронометр, церемонно откинул крышку, будто предложив оппонентам засечь время. Тот факт, что дело непременно решится в его пользу, у него, похоже, сомнений не вызывал. Джентльмен этот излучал уверенность, как лев на птичьем дворе. В безукоризненно сидящем костюме, в натертых до зеркального блеска туфлях, с идеальным пробором он безусловно контрастировал со своим нескладным и помятым спутником, с виду то ли банковским клерком, то ли студентом. Черный крокодиловой кожи портфель внушительных размеров завершал картину вальяжной важности. Голосом говорил джентльмен под стать фигуре: ровным и уверенным, приятным и не терпящим возражений одновременно.
Баритон менял тембр, вздымался и ниспадал волнами, обороты речи следовали один из другого, вбивая доводы, как гвозди. Начальник караула враз утратил былую неприступность, как-то съежился и сник. Заключительным аккордом джентльмен извлек из недр портфеля некую бумагу и жестом фокусника предъявил на обозрение.
– Хорошо-хорошо! – молодой человек с армейской выправкой безоговорочно капитулировал. – Я доложу. Как вас представить?
– Просто, – джентльмен снисходительно упрятал бумагу обратно. – Джон Лившиц, адвокат. С… неважно… Со спутником.
– Подожите здесь! – велел начальник караула, зайдя в сторожку. Сам завращал ручку телефонного аппарата. – Прошу меня простить, но ваш экипаж, багаж и личные вещи подлежат досмотру. Это непременное условие. Портфель потрудитесь предъявить тоже.
– Могу я узнать, на предмет чего производится досмотр? – адвокат не потрудился сдержать ухмылку.
– На предмет оружия и взрывчатых веществ.
– У меня только бумаги. Однако уверяю, сила в них почище иной бомбы…
За двойным забором оказался изрядной глубины ров. Такой, что карета с лошадьми ухнула бы туда безоглядно. Внизу скопилась вода, кое-где обрушались стенки. Траншея также опоясывала хозяйские владения по периметру. Чтобы перебраться через нее охрана перекинула специальные сходни, и едва коляска перекатилась на внутреннюю территорию, поспешила сходни убрать. Экипаж со всем тщанием осмотрели, на козлы запрыгнули двое сопровождающих, и только после этого гостям разрешили продолжить путь.
– Я знаю, – удивленно заметил юноша, – землевладельцы наоборот, засыпают овраги, чтобы не допустить эрозии почв. Но чтобы их рыть намеренно…
– О! Это далеко не все странности достопочтенного мистера Першинга. Мне доводилось бывать здесь прежде… Милый друг, – в голосе адвоката послышались ностальгические нотки, – какие роскошные сады тут цвели!… Во всем старом свете никто, я подчеркиваю, никто не мог похвастаться такими чудесными парками, – Лившиц махнул рукой. – Все! Все вырублено подчистую! Вы сейчас увидите. Мне, право, жаль…
Коляска перевалила за холм, и взорам открылся величественный старинный замок, вросший в скалу. Древние стены и островерхие башни вырастали из прямо из пласта каменной породы, гордо возвышались над пустынными предместьями. Нет, даже не над пустынными, округа была голой, как степь, безо всякого намека на растительность. Нигде не виднелось ни деревца, ни кустика. Даже высокую траву извели какой-то жуткой дрянью, оставившей на луговинах уродливые пятна химических ожогов.
Зато взгляд различал наплывы замаскированных пулеметных гнезд, вкопанные в землю орудийные расчеты, связанные сетью переходов. Экипаж то и дело петлял меж противопехотных заграждений.
– Не понимаю, – юноша выглядел растерянным, – для чего все это? Мистер Першинг объявил войну королеве?
Адвокат Лившиц помедлил с ответом.
– Думаю, он просто чего-то боится. Во все свои, так сказать, немалые возможности. Паранойя, фобия, как хотите… Мне трудно сказать, я не психиатр…
Замок словно держал осаду. На стенах заняли позиции стрелки, бойницы укреплены броневыми листами, вход забран цельнометаллической плитой. Над цитаделью, привязанный за трос, висел наблюдательный дирижабль.
Двое посетителей в цивильных костюмах совершенно не вязались обликом с неприступной крепости. Здесь ожидалось что-то эпическое, масштабное. Осадная артиллерия, барабаны, знамена, пехотные полки, идущие на штурм. Из вооружения же гости имели в своем арсенале разве что перьевые ручки и щипцы для сигар. Было в этом, пожалуй, что-то оскорбительное.
– Признайтесь, вам приходилось брать такие твердыни? – юноша старался скрыть неуверенность.
Лившиц усмехнулся:
– По сравнению с лондонской биржей – сущий пустяк, уверяю. Идемте, мы не оставим от них камня на камне!…
На верхней балюстраде колыхнулась занавеска. Седовласый господин отошел от окна, сложил небольшую подзорную трубу и проговорил задумчиво:
– Что ж… Примерно так я себе все и представлял…
Собою был он сух и морщинист, но крепок, как узловатый дуб. Цепкий прищур серых глаз выдавал живой ум и хорошую память, а легкие пружинистые шаги прекрасную физическую форму. Пожалуй, оценивая возраст таких людей, принято говорить как-нибудь аккуратно и нейтрально, мол, немолод, и все. И только старческие пятна на коже указывали истинный срок пребывания владельца на этом свете.
– Мистер Першинг, вы полагаете?… – насторожился референт.
– Да. Это его люди. Он никогда не играет по предложенным правилам.
Голос седовласый господин имел негромкий и даже тихий. Лужеными глотками ревут генералы, привыкшие командовать. А так говорят люди, привыкшие повелевать. Им нет нужды напрягать связки. Их услышат. Даже шепот.
– Допросная комната готова. Прикажете?…
– Нет, – Першинг потер переносицу. – Сперва узнаем, чего они хотят. Не спускайте с них глаз и распорядитесь удвоить патрули.
– Слушаюсь! – референт растворился, неслышно притворив дверь.
Это он. Чутье никогда не обманывало. Першинг заходил по кабинету, так легче думалось. А может, для того чтобы унять беспокойство. Встань под стенами замка целая армия, он волновался бы меньше. А так – не знаешь, чего ждать. Никогда не знаешь, чего ждать…
Для него все началось в тот самый день, когда пришла весть о гибели сына. Его гордость, его наследник, его единственный отпрыск остался в мерзлой и дикой России. Рассказывают, он встречался с ним… с этим… лично. И встреча та стала последней. Не уберегся… И он, отец, не уберег…
Тогда Першинг поклялся отомстить. Во что бы то ни стало. Любой ценой. Всеми своими возможностями. Жизнь, катящаяся к закату, приобрела новый смысл. Он потерял сон. Он забыл о временах, когда готовился отойти от дел, передав бразды сыну, и встретить в покое и умиротворении неизбежную и уже такую осязаемую кончину, которую не отсрочить никаким могуществом. Теперь было против кого это самое могущество употребить. Но дальнейший ход обстоятельств принял оборот малообъяснимый.
