— То, что ушло из тебя, было по-настоящему жутким, — сказала она. До сих пор — до того, как оно ушло из него, — она не понимала, насколько жутким оно было. — В тебе было столько зла. Оно ушло — и поэтому тебе так хорошо? Потому что все зло из тебя…
Ее папочка молча встал и пошел прочь по пыльной тропе — все той же церемонной размеренной походкой.
— Подожди! — вскрикнула Алиса тихо.
Но он не хотел или не мог остановиться. Он продолжал уходить от нее. Она смотрела на его спину, а он постепенно становился все меньше, меньше, меньше — пока не исчез совсем. Она наблюдала, как то, что осталось от него, прошло через большую — выше человеческого роста — кучу мусора, прошло сквозь, а не вокруг. К этому моменту он был уже почти неразличимым туманным очерком, который не потрудился обогнуть препятствие. Но и этот туманный очерк уменьшался, ужимался — стал высотой не более метра, потом начал угасать, пока не рассыпался на отдельные блестки света, подхваченные ветром и легкими спиралями тумана разнесенные в разные стороны.
С другой стороны к ней своей обычной неуклюжей походкой приближались полуящеры. Оба выглядели озадаченно-раздраженными.
— Тела нет, — сказал один полуящер, подойдя к Алисе. — Я имею в виду, тело твоего отца пропало!
— Да, — сказала Алиса. — Я знаю.
— Украли, наверное, — сказал другой полуящер. И добавил, как бы про себя: — Видать, кто-то уволок… и, возможно, сожрал.
Алиса коротко произнесла:
— Он восстал.
— Чего?
Оба полуящера огорошенно уставились на нее, потом принялись хохотать.
— Восстал из мертвых, ты хочешь сказать? Ты-то откуда знаешь, пацанка! Он что, притопал сюда своим ходом? Или прилетал?
— Да, он приходил, — ответила девушка. — И немного побыл со мной.
Один из полуящеров обернулся к своему товарищу и совсем другим, напряженным голосом промолвил:
— Чудо!
— Она просто слабоумная, — отозвался второй. — Мелет что попало, как и положено дурочкам. Глупый бред. Это был самый обычный покойник.
Но его товарищ с искренним любопытством спросил девушку:
— А скажи, пожалуйста, куда он ушел, твой папочка? В какую сторону? Быть может, мы сумеем его догнать? Может, он умеет предсказывать будущее и излечивать болезни!
— Он растворился в атмосфере, — сказала Алиса. Оба полуящера изумленно заморгали, а тот, что полюбопытнее, испуганно передернулся всем телом, зашуршав чешуей, и пробормотал:
— Никакая она не слабоумная. Ты слышал, как она это сказала? Слабоумный сроду так не сформулирует: «растворился в атмосфере»! Ты уверен, что это и есть та дурочка, о которой нам говорили?
Алиса, крепко прижимая куклу к груди, повернулась, чтобы уйти. Ветерок принес несколько блесток света, в которые превратился ее папочка, и теперь эти блестки порхали вокруг нее, ласковыми мазками касались ее, словно лучики луны, видимые в разгар дня, словно волшебная живая золотая пыль — рассеянная окрест, она медленно разносится по всему лику мира, распыляясь почти до молекул, но никогда не исчезая. По крайней мере для Алисы она не исчезнет никогда. Вот они, его частицы, его следы вокруг, в самом воздухе. Эти частицы парили и резвились в потоках воздуха и, казалось, рассказывали ей что-то. А может, они действительно что-то рассказывали…
И та мембрана, которая мешала ей мыслить правильно всю ее жизнь, — та проклятая мембрана больше не возвращалась. Мысли текли незамутненно, она думала отчетливо, последовательно, и ей было очевидно, что эта способность останется с ней навсегда.
«Мы разом миновали барьер, только в разных направлениях, — подумала она. — Отец и я, как бы поточнее выразиться… он ушел в темноту, за пределы видимого, я же вышла наконец к свету».
Вокруг раскинулся блистательный теплый день, и ей чудилось, что сам мир вокруг переменился к лучшему — безразлично к ее поумнению, сам по себе. «Что значат эти перемены к лучшему в окружающем пейзаже?» — спрашивала она себя. Несомненно, они больше не исчезнут, эти перемены. Но с уверенностью она судить не могла — ведь ничего подобного прежде не видела. Однако все, что она видела, удаляясь от озадаченных полуящеров, справа и слева от себя и до самого горизонта, говорило о невероятных переменах — и переменах благотворных. Возможно, это просто весна. Первая настоящая весна после войны. Тотальное загрязнение природы закончилось, наконец-то закончилось. И это место, и весь мир — очистился. И она понимала — почему.
Отец Абернати тоже всей душой — и нутром, и кожей — ощутил, что с окружающего мира снято заклятие, но ему не было дано знать, отчего это произошло.
В момент, когда это случилось, он шел на рынок за овощами. На обратном пути он непрестанно улыбался, вдыхая свежайший воздух, полный — как же эта штука называется, уже успел позабыть… а! озон! Воздух был полон озона. Отрицательные ионы. Запах новой жизни. Ассоциируется с весенним равноденствием — Земля заряжается от языков пламени Солнца, этого могучего источника жизни.
«Значит, где-то произошло доброе событие, — думал он. — И результаты распространяются по всей Земле». Внезапно он увидел пальмы. Он стоял с раскрытым ртом и таращился на пальмы, переминаясь с ноги на ногу и сжимая в руке корзинку с овощами. Необычно теплый воздух, пальмы… «Провалиться мне на этом месте, если я когда-нибудь замечал в округе хоть одну пальму! И почва стала другой — мягкой и сухой, такую я видел в незапамятные времена на Ближнем Востоке. Совсем иной мир, повсюду признаки другой реальности. Не понимаю, что творится, словно из прежней реальности вылупляется новая. Или как будто у меня некая пелена спала с глаз, и я вижу мир иным».
Справа от него молодая пара, идущая с рынка, села отдохнуть у края дороги. Юноша и его подруга были покрыты дорожной пылью, но ослепительно чисты — внутренне чисты незнакомой ему новой чистотой. Миловидная черноволосая коротко стриженная девушка, разморенная жарой, распахнула блузку. И это нисколько не смутило отца Абернати. Вид ее обнаженных грудок нисколько не оскорблял его, целомудренного священника. «Да, пелена спала, — подумал он, по-прежнему гадая о причине. — Неужели только доброе дело тому причиной? Едва ли. Есть ли одно-единственное доброе дело, которое способно сотворить такие чудеса?» Он остановился неподалеку от юной чаровницы, восхищаясь молодой парой и наготой девушки, которая, казалось, даже не осознает своей наготы и нисколько не смущается от того, что на нее смотрит человек в сутане.
«В мир вошла добродетель, — решил он. — Как Мильтон когда-то выразился: «из зла выходит добро». Обрати внимание, — сказал отец Абернати самому себе, — на относительную неравноценность этих двух понятий. Тогда как «зло» есть определение самого дурного, то «добро» — термин вялый, это не обязательно высшая степень хорошего, не абсолютный антоним «зла». Падение ангела по имени Сатана, грехопадение человека в раю, распятие Христа… из этих страшных моментов торжества зла рождается добро. Благодаря своему грехопадению и изгнанию из рая человек познал любовь. Из трех зол родились три добра! Равновесие восстановилось. Но тогда, — подумалось ему, — можно прийти в выводу, что мир был освобожден от сковывающих пелен путем злого поступка… или я перетончаю в своих умопостроениях? Так или иначе, разница есть. Она осязаема. Могу поклясться, что я где-то в Сирии. В странах Леванта. Да, возможно, я переместился и во времени — в далекое прошлое. Быть может, даже на тысячи лет назад».
