Редко один от другого горели под сводами тоннеля пыльные фонари. Густая пыль лежала на полу, в щелях стен, на порогах узких дверей, ведущих в иные переходы. Гусев и Лось долго шли по этому коридору. Он окончился залой, с плоскими сводами, с низкими колоннами. Посреди стояла полуразрушенная статуя женщины с жирным и свирепым лицом. В глубине чернели отверстия жилищ. Здесь тоже лежала пыль, — на статуе царицы Магр, на ступенях, на обломках утвари.
Лось остановился, глаза его были остекляневшие, расширенные:
— Их там миллионы, — сказал он, оглянувшись, — они ждут, их час придёт, они овладеют жизнью, населят Марс…
Гусев увлёк его в наиболее широкий, выходящий из залы, тоннель. Фонари горели редко и тускло. Шли долго. Миновали крутой мост, переброшенный через широкую щель, — на дне её лежали мёртвые суставы гигантских машин. Далее — опять потянулись пыльные, серые стены. Уныние легло на душу. Подкашивались ноги от усталости. Лось несколько раз повторил тихим голосом:
— Пустите меня, я лягу.
Сердце его переставало биться. Ужасная тоска овладевала им, — он брёл, спотыкаясь, по следам Гусева, в пыли. Капли холодного пота текли по лицу. Лось заглянул туда, откуда не может быть возврата. И, всё же, ещё более мощная сила отвела его от той черты, и он тащился, полуживой, в пустынных, бесконечных коридорах.
Тоннель круто завернул. Гусев вскрикнул. В полукруглой рамке входа открылось их глазам кубово-синее, ослепительное небо и сияющая льдами и снегами вершина горы, — столь памятная Лосю. Они вышли из лабиринта близ тускубовой усадьбы.
— Сын неба, сын неба, — позвал тоненький голос. Гусев и Лось подходили к усадьбе со стороны рощи. Из лазурных зарослей высунулось востроносое личико. Это был механик Аэлиты, мальчик в серой шубке. Он всплеснул руками и стал приплясывать, личико у него морщилось, как у тапира. Раздвинув ветви, он показал спрятанную среди развалин цирка крылатую лодку.
Он рассказал: — ночь прошла спокойно, перед рассветом раздался отдалённый грохот и появилось зарево. Он подумал, что сыны неба погибли, вскочил в лодку и полетел в убежище Аэлиты. Она также слышала взрыв, и с высоты скалы глядела на пожарище. Она сказала мальчику, — вернись в усадьбу и жди сына неба, если тебя схватят слуги Тускуба, — умри молча; если сын неба убит, проберись к его трупу, найди на нём каменный флакончик, привези мне.
Лось, стиснув зубы, выслушал рассказ мальчика. Затем Лось и Гусев пошли к озеру, смыли с себя кровь и пыль. Гусев вырезал из крепкого дерева дубину, без малого с лошадиную ногу.
Сели в лодку, взвились в сияющую синеву.
Гусев и механик завели лодку в пещеру, легли у входа и развернули карту. В это время, сверху, со скал, скатилась Иха. Глядя на Гусева, взялась за щёки. Слёзы ручьём лились у неё из влюблённых глаз. Гусев радостно засмеялся.
Лось один спустился в пропасть к Священному Порогу. Будто крыло ветра несло его по крутым лесенкам, через узкие переходы и мостики. Что будет с Аэлитой, с ним, спасутся ли они, погибнут? — он не соображал: начинал думать и бросал. Главное, потрясающее будет то, что сейчас он снова увидит «рождённую из света звёзд». Лишь заглядеться на худенькое, голубоватое лицо, — забыть себя в волнах радости, в находящих волнах радости.
Стремительно перебежав в облаках пара горбатый мост над пещерным озером, Лось, как и в прошлый раз, увидел по ту сторону низких колонн лунную перспективу гор. Он осторожно вышел на площадку, висящую над пропастью. Поблёскивал тусклым золотом Священный Порог. Было знойно и тихо. Лосю хотелось с умилением, с нежностью поцеловать рыжий мох, прах, следы ног на этом последнем прибежище любви.
Глубоко внизу поднимались бесплодные острия гор. В густой синеве блестели льды. Пронзительная тоска сжало сердце. Вот — пепел костра, вот примятый мох, где Аэлита пела песню уллы. Хребтатая ящерица, зашипев, побежала по камням, и застыла, обернув головку.
Лось подошёл к скале, к треугольной дверце, — приоткрыл её и, нагнувшись, вошёл в пещеру.
Освещённая с потолка светильней, спала среди белых подушечек, под белым покрывалом — Аэлита. Она лежала навзничь, закинув голый локоть за голову. Худенькое лицо её было печальное и кроткое. Сжатые ресницы вздрагивали, — должно быть, она видела сон.
Лось опустился у её изголовья и глядел, умилённый и взволнованный, на подругу счастья и скорби. Какие бы муки он вынес сейчас, чтобы никогда не омрачилось это дивное лицо, чтобы остановить гибель прелести, юности, невинного дыхания, — она дышала, и прядка волос, лежавшая на щеке, поднималась и опускалась.
Лось подумал о тех, кто в темноте лабиринта дышит, шуршит и шипит в глубоком колодце, ожидая часа. Он застонал от страха и тоски. Аэлита вздохнула, просыпаясь. Её глаза, на минуту ещё бессмысленные, глядели на Лося. Брови удивлённо поднялись. Обеими руками она опёрлась о подушки и села.
— Сын неба, — сказала она нежно и тихо, — сын мой, любовь моя…
Она не прикрыла наготы, лишь краска смущения взошла ей на щёки. Её голубоватые плечи, едва развитая грудь, узкие бёдра казались Лосю рождёнными из света звёзд. Лось продолжал стоять на коленях у постели, — молчал, потому что слишком велико было страдание — глядеть на возлюбленную. Горьковато-сладкий запах шёл на него грозовой темнотой.
— Я видела тебя во сне, — сказала Аэлита, — ты нёс меня на руках по стеклянным лестницам, уносил всё выше. Я слышала стук твоего сердца. Кровь била в него и сотрясала. Томление охватило меня. Я ждала, — когда же ты остановишься, когда кончится томление? Я хочу узнать любовь. Я знаю только тяжесть и ужас томления… Ты разбудил меня, — она замолчала, брови поднялись выше. — Ты глядишь так странно. Ты же не чужой? Ты не враг?
Она стремительно отодвинулась в дальний край постели. Блеснули её зубы. Лось тяжело проговорил:
— Иди ко мне.
Она затрясла головой. Глаза её становились дикими.
— Ты похож на страшного ча.
Он сейчас же закрыл лицо рукой, весь сотрясся, пронизанный усилием воли, и оттого невидимое пламя охватило его, как огонь, пожирающий сухой куст. Густая и мутная тяжесть отлегла, — в нём всё теперь стало огнём. Он отнял руку. Аэлита тихо спросила:
— Что?
— Не бойся, любовь моя.
Она придвинулась и опять прошептала:
— Я боюсь Хао. Я умру.
— Нет, нет. Смерть — иное. Я бродил ночью по лабиринту, я видел её. Но я зову тебя — любовь. Стать одной жизнью, одним круговоротом, одним пламенем. Иначе — смерть, тьма. Мы исчезнем. Но это — живой огонь, жизнь. Не бойся Хао, сойди…
