— Хоросо, — послушно произнесла Лелли.
— О Боже! Ты что, не слышишь? Хо-ро-шо! Ну?
— Хоросо.
— Нет. Язык должен прилегать к нёбу, вот так…
В конце концов Дункан не выдержал.
— Так ты издеваешься? Осторожнее, девочка, осторожнее. Скажи «хорошо».
Лелли помедлила, со страхом глядя на его искаженное гневом лицо.
— Давай, давай.
— Хо… Хоросо.
Он ударил ее сильнее, чем собирался. Магниты на башмаках не выдержали, она отлетела к стене и повисла рядом с ней, беспомощно трепыхаясь в воздухе. Дункан приблизился, схватил Лелли, поставил на пол, вцепился левой рукой в комбинезон, а правую занес для нового удара.
— Снова!
Взгляд Лелли блуждал по комнате. Дункан как следует встряхнул девушку. Она раскрыла рот и с шестой попытки выдавила:
— Хоросжо.
— Уже лучше. Оказывается, можешь, когда захочешь. Судя по всему, девочка, тебя порядком избаловали.
Дункан отпустил ее, и она проковыляла в дальний угол комнаты, закрывая руками синяк на лице.
Дни превращались в недели, недели в месяцы. Иногда Дункана одолевали сомнения: сумеет ли он выдержать? Он переделал всю работу, какая только нашлась на станции, и теперь свободного времени было хоть отбавляй.
Человек средних лет, до того лишь иногда бравший в руки газету, вряд ли пристрастится к чтению книг. Поп-музыка, как и предсказывал его предшественник, Дункану быстро надоела, а все остальное ему просто не нравилось. Он научился по книжке играть в шахматы и научил Лелли, намереваясь после того, как немного попрактикуется с ней, сразиться с тем парнем с Каллисто. Однако Лелли беспрерывно побеждала, и Дункан, в конце концов, решил, что не годится для шахмат по складу ума, после чего научил марсианку играть в карты. Впрочем, вскоре он перестал к ним притрагиваться, поскольку вся карта шла почему-то исключительно Лелли.
Порой передавали что-нибудь интересное по радио, однако Земля находилась за Солнцем, а Марс то и дело прятался за Каллисто; вдобавок спутник вращался по собственной орбите, что значительно ухудшало прием.
Поэтому большей частью Дункан маялся от безделья, ненавидя спутник, коря себя за глупость и злясь на Лелли.
Его раздражало то, как флегматично она выполняет поручения. До чего же несправедливо! Тупая марсияшка оказывается из-за своей тупости выносливее человека! Когда Дункан принимался за что-либо выговаривать Лелли, вид, с каким она слушала, обычно доводил его до белого каления.
— Ради всего святого! — воскликнул он однажды. — У тебя что, не лицо, а маска? Почему ты не смеешься, не плачешь, не строишь гримасы? Да одной твоей кукольной рожи достаточно, чтобы свести человека с ума! Тупость, к сожалению, болезнь неизлечимая, но уж физиономию-то можно подправить!
Лелли глядела на него с прежним выражением на лице.
— Ты что, не слышала? Ну-ка, улыбнись! Кому говорят?
Губы Лелли слегка искривились.
— По-твоему, это улыбка? Вот как надо улыбаться! — Дункан указал на фотографию, с которой лучезарно улыбалась земная красотка: зубы, как клавиши рояля, полное впечатление, что улыбка разрезала голову пополам. — Вот так! — Он продемонстрировал как. — Ясно?
— Нет, — ответила Лелли. — Я не могу корчиться, как земляне.
— Корчиться?! — повторил оскорбленный до глубины души Дункан. — Корчиться! — Он расстегнул ремень кресла, в котором сидел, и направился к марсианке. Та попятилась, уперлась спиной в стену. — Я покажу тебе, что такое «корчиться»! Улыбнись!
Лелли закрыла руками лицо.
— Не надо! Нет! Нет!
В тот самый день, когда закончился восьмой месяц пребывания Дункана на станции, с Каллисто сообщили, что к спутнику приближается корабль. Пару дней спустя Дункан установил прямую связь со звездолетом — и почувствовал себя так, словно пропустил несколько стаканов спиртного. До прибытия корабля оставалась неделя. Следовало подготовиться — проверить склады, прикинуть, чего не хватает, заполнить станционный журнал, которым он давно уже пренебрегал. Дункан ожил, принялся даже напевать себе под нос и перестал злиться на Лелли. Что касается марсианки, понять, какое впечатление произвела на нее новость, было невозможно. Впрочем, не удивительно…
Корабль возник в небе точно в назначенное время и тут же пошел на посадку. Едва он сел, Дункан поднялся на борт с таким чувством, словно попал в компанию старых друзей. Капитан тепло его приветствовал, предложил выпить… Дункан знал, что эта процедура повторяется из раза в раз, на всех без исключения дальнекосмических станциях, но все равно был счастлив. Неожиданно капитан представил стоявшего рядом с ним человека и объяснил, кто тот такой.
— Мы приготовили вам сюрприз. Познакомьтесь, это доктор Уинт. Он вызвался разделить вашу участь.
— Доктор? — переспросил Дункан, пожимая руку Уин-ту. — Чего, если не секрет?
— Не медицины, — отозвался Алан Уинт. — Доктор наук. Компания поручила мне провести геологическое обследование спутника. Кстати, слово с корнем «гео» вряд ли сюда подходит. Я проведу у вас около года — если вы, конечно, не возражаете.
Дункан, разумеется, ответил, что искренне рад, попрощался с капитаном и повел Уинта в купол. Увидев Лелли, Алан страшно удивился: по-видимому, его никто не предупредил. Дункан пустился было в объяснения, однако новичок перебил:
— Представьте меня, пожалуйста, своей супруге.
Дункан неохотно выполнил просьбу. Ему не понравился тон Уинта, не понравилось, что доктор наук приветствовал Лелли так, словно та была земной женщиной. Вдобавок Алан наверняка заметил синяк у нее на скуле. Дункан отнес Алана Уинта к тем людям, которые, что называется, норовят залезть без мыла в задницу; оставалось лишь надеяться, что все как-нибудь обойдется.
Стычка произошла три месяца спустя, причем определить, кто ее спровоцировал, было затруднительно: каждая сторона считала виноватой другую. Мелкие ссоры случались и раньше; если бы не работа, которая частенько заставляла Уинта покидать купол, он, вероятно, схлестнулся бы с Дунканом давным-давно. Все началось, когда Лелли оторвалась от книги, которую читала, и спросила:
— Что такое «эмансипация женщин»?
Алан, разумеется, принялся объяснять, однако его почти сразу перебил Дункан:
— Послушайте, кто вас просит забивать ей голову всякой ерундой?
Алан пожал плечами:
— Дурацкий вопрос. К тому же разве Лелли не человек? А человек должен думать.
— Не увиливайте! Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.
— Признаться, даже не догадываюсь. Может, скажете?
