Или это просто ночной кошмар?
Если и кошмар, то она не могла вспомнить отдельных подробностей. Настроение это прицепилось к ней и преследовало ее. Она питалась заснуть, но понимала, что не удастся. Комната казалась странной и ужасной. Тени кишели невидимыми, ползающими монстрами.
Кзанол заблеял и выбросил обе руки вперед, чтобы смягчить падение.
И он сошел с ума. Впечатления буйно неслись через отступавшие чувства, затопляя его. С отчаянием утопающего, который пытается дышать даже под водой, он постарался разобраться с ними до того, как им удастся убить его.
Первыми и наиболее чудовищными были воспоминания раба неизвестной породы, который называл себя Лэрри Гринбергом. Они были гораздо сильнее всего того, что когда-либо прежде достигало его чувства Силы. Если бы Кзанол не провел столько лет, контролируя чужие формы жизни и оттачивая суть чужих мыслей, вся его личность была бы подавлена.
Потрясающими усилиями ему удалось исключить большую часть ума Гринберга из своего сознания. Головокружение не проходило. Тело казалось сверхъестественным, горячим и уродливым. Он попытался открыть глаз, но мышцы не действовали. Потом он, должно быть, напал на правильную комбинацию, и его глаз открылся. Дважды! Он застонал и крепко закрыл его, затем попробовал еще раз. Его глаз открылся дважды, двумя различными и отдельными движениями, и он оставил его открытым, так как хотел осмотреть свое собственное тело. Его плоть была телом Лэрри Гринберга.
Он был достаточно подготовлен. Шок не убил его.
Кзанол осторожно начал опробовать ум Гринберга. Он внимательно отбирал небольшие порции информации, следя за тем, чтобы она не затопила его. Это сильно отличалось от обычного применения Силы и немного напоминало практику со шлемом-усилителем. И то, что он воспринял, убедило его — он действительно телепортирован, телепереброшен или еще каким-то образом птавво-преобразован в чуждое тело раба.
Кзанол медленно и осторожно сел, используя рефлексы Гринберга в той мере, на какую осмеливался — сам он использовать незнакомые мышцы не мог. Двойное зрение смущало его, но он увидел, что находится в какой-то ограде из металлической сетки. Снаружи… Кзанол испытал жесточайшее потрясение и вновь сошел с ума.
За оградой находились рабы такой же странной породы, как и его нынешнее тело. Двое из них подходило к нему. Он не чувствовал их, не чувствовал вообще — он все еще не был способен на это.
Бессилие!
Тринтане не рождаются с Силой. Обычно требуется около двух тринтанских лет, чтобы чувство Силы развилось, и еще один год, прежде чем юный тринтанин мог навязывать рабу последовательные приказы, В некоторых случаях Сила вообще не приходила. Если тринтанин становился взрослым без Силы, его называли птаввом, Его татуировали розовой краской и продавали как раба, если только его тайно не убивали члены семьи" Очень тайно. Ибо не было лучшего повода для вымогательства, чем знание о том, что богатая семья породила птавва.
Судьба взрослого тринтанина, потерявшего Силу, была менее предсказуема. Если он не становился кататоником, то мог покончить жизнь самоубийством или начать смертельный загул, убивая каждого раба или каждого тринтанина, попавшегося на его пути; или же он принудительно забывал даже о самом существовании Силы. Потеря Силы считалась еще большим убожеством, чем слепота или глухота, она была унизительнее кастрации. Если человек терял свой разум, у него оставалась память о том, что он потерял, и тогда он чувствовал то, что чувствовал Кзанол — ибо только Сила отделяла тринтанина от животного.
Цепляясь за свою надежду, Кзанол взглянул на приближающихся чужаков и приказал им ОСТАНОВИТЬСЯ! Чувство не работало, но может быть… Рабы продолжали приближаться.
Они смотрели на него! Он беспомощно выискивал какой-нибудь способ остановить их взгляды. Рабы были свидетелями его позора — эти низкорослые, волосатые белковые твари, считавшие его теперь равным себе! Он вдруг увидел дезинтегратор, лежавший около вытянутой руки Кзанола-тринтанина.
Он привел в порядок ноги, но, пытаясь вскочить, едва не упал лицом вниз. Ему удалось отступить назад, но он выглядел как напуганный новичок, пытавшийся двигаться в потоке слабой гравитации. Ближайший раб достиг клетки. Кзанол сгибал свои странные колени, пока не поднял дезинтегратор, используя обе руки вместо нескольких пальцев, так как теперь они выглядели хрупкими, тонкими и беспомощными. С рычанием, которое застряло в его горле, он навел инструмент для раскопок на чужаков. И когда все они съежились на полу и у стен, он закружился по клетке, отскочил назад и, проделав дезинтегратором дыру в проволоке, побежал к двери. Ему пришлось позволить возникнуть Гринбергу, чтобы открыть дверь для себя.
Долгое время он думал только о бегстве.
Ниже виднелись зеленые огни, разбросанные в пространстве между городами. Надо было лететь очень высоко, чтобы увидеть два огонька сразу. Между городами большинство машин летало довольно высоко, особенно если водитель был осторожным. Огоньки были станциями обслуживания. Обычно машина не нуждается в обслуживании чаще двух раз в год, но приятно видеть тех, кто может тебе помочь, когда ты на открытой местности. Одиночество для горожанина — лютая вещь, а большинство людей были городскими.
Приятно знать и то, что ты можешь спуститься к зеленому огоньку и не оказаться на макушке дерева или отвесном склоне.
Кзанол заранее объезжал города стороной и избегал зеленых огней. Он не может сталкиваться с рабами в своем теперешнем состоянии. Покинув уровень физического факультета, он двинулся прямо к парковке на крыше, где стоял его "фольксваген", и повел его прямо вверх. Затем встал вопрос о месте назначения. На самом деле он никуда не хотел уезжать. Набрав высоту, Кзанол направил машину в Нью-Йорк, заранее зная, что повернет назад в Калифорнию еще до того, как попадет туда. Он поставил машину на автопилот и вмешивался в управление только тогда, когда облетал очередной город.
Ему приходилось делать это все чаще. Зеленое пространство больше походило на острова в море городов. Раз за разом он находил перешейки между городами, линии зданий которых в половину мили шириной следовали старым супертрассам шоссе. Он пересекал их на максимальной скорости и летел дальше.
Через час его машина приземлилась. Полет оказался изнуряющим. Лишь безумное желание лететь поддерживало его, но он уже начинал понимать, что лететь ему некуда. Болела голова, он чувствовал боли, которые едва не мучили его, хотя Гринберг игнорировал их по привычке. Его пальцы были судорожно напряжены и чувствительны, они казались еще тоньше, чем на самом деле. И он не ошибался. Память Гринберга рассказала ему, почему мизинец левой руки постоянно болел — то была плохо залеченная бейсбольная травма. И Гринберг мог мириться с этим ослабляющим увечием! Кзанол почти боялся использовать его руки. Но были и другие боли. Напряженные мышцы болели от пятичасового сидения в одной позе. Правую ногу сводило от постоянного давления на регулирующий дроссель во время силовых маневров. Все тело зудело там, где его касалась одежда.
