Мир повернулся набок, и стал виден гарпун антенны, воткнувшийся в газон, — ровно посередине между киоском мороженщика и цветочными часами, символизирующими единство непостоянного и вечного. Ага, вот откуда в пространство ушли вибрации, заморозившие любое живое движение в радиусе десяти метров! Мороженщик лежал, как и я, боком — вывалившись из двери своего киоска. Лежал старик, занимавшийся на газоне физкультурой. И только мой знакомый параноик, которого я не успел сдать дежурным психиатрам, удирал прочь. Он бежал нестерпимо медленно, высоко задирая локти. Неужели есть люди, неторопливо размышлял я, на которых парализатор не действует? Чудеса. Такому бы в антитеррористических отрядах служить, а не развлекать туристов в этом провинциальном рае… Одна из безликих фигур отработанно присела на колено, прицеливаясь из вакуум-арбалета. Сверкающая черта бесшумно пронзила воздух. Бегущий по площади человек взмахнул руками и опрокинулся на спину.
Движение еще замедлилось, хотя, казалось бы, куда уж больше. Кто-то уносил подстреленное тело с асфальта и затем грузил его за руки за ноги в геликоптер. Кто-то вынимал из земли антенну, кто-то обыскивал, переговариваясь по радиофону, лежащего на земле свидетеля и его багаж (свидетелем был я), наконец — прощально взревели моторы, и все звуки разом стихли, как будто штепсель из розетки выдернули. И все вокруг остановилось. Не осталось ничего, кроме моих слабо шевелящихся мыслей, а потом остановились и они.
— Я читал роман одного русского, по фамилии Жилин, — сказал лейтенант. — Он над нами немножко посмеялся. Вы имеете к этому писателю какое-то отношение?
— А вы подозреваете всех русских, — уточнил я, заставив деревянные губы двигаться, — или только тех, кто с фамилией Жилин?
— Ну что вы! — расцвел он улыбкой. — Русских я обожаю, сумасшедшая нация. Когда ООН сняла блокаду, к нам приехало много добровольцев из Советского Союза и большинство здесь осело. И, между прочим, не одна молодежь. Вы читали Строгова?
— Да как вам сказать…
— А я люблю его книги, жаль только, ничего нового он давно не издавал. Так вот. Строгов теперь живет у нас. Поселился основательно, купил дом, и лично мне кажется, что этот факт знаменует собой некую глобальную закономерности… Нет, нет, сумасшедшая нация! И Жилин ваш был сумасшедший, я о романисте, иначе не принял бы участие в нашей революции. Он, говорят, уже умер. Вы помните, как он описал наш город?
— Я не читаю путеводителей. Семь лет назад прочитал один, и с тех пор больше не хочется.
— Путеводитель! — хохотнул полицейский. — Это вы хорошо выразились, надо будет рассказать ребятам на активе…
В боксе я лежал один, да и во всем госпитале, насколько я понял, больных было мало. В этом городе не любили болеть. Полицию к пострадавшим допустили только часа через два после событий на вокзале, когда полностью был выполнен комплекс нейромодулирующих мероприятий, так что разговаривать и даже мыслить я мог уже вполне свободно. Слух, нюх и прочие чувства вернулись, и вместе с ними вернулось чувство полной ненужности происходящего. Не знаю, кто допрашивал остальных свидетелей, но меня развлекал вот этот вот начитанный толстяк. Или, наоборот, я его развлекал?
— Хорошо, что вы не читали ту книжку, — продолжал лейтенант. — Я говорю о «Двенадцати кругах рая». Иначе у вас сложилось бы неправильное мнение о работе местной полиции, вернее, сложилось бы мнение, что никакой полиции здесь нет вообще. И не помогли бы никакие ссылки на то, что дело было до революции. А полиция, кстати, и тогда неплохо работала, только рук на все безобразия не хватало.
— Вредная книжка, — согласился я. — Мне становится стыдно, что я тоже Жилин.
Он опять хохотнул.
— Шутите? Это признак здоровья.
Я не шутил, а иронизировал, причем не над собой. Вероятно, офицер не видел разницы. Завидное свойство психики. В дверь просунулось маленькое веснушчатое лицо, утонувшее в краснозеленой форменной панаме, и сообщило неожиданным басом:
— Товарищ лейтенант, сюда едет Бэла. Бэла передает привет Ивану. Иван — это он?
— Это он, — откликнулся я.
Мой офицер привстал и поправил форму.
— Вот и начальство проснулось. Вы что, знакомы с Бэлой?
— С кем только я не знаком на этой планете.
— Тогда, не сочтите за бестактность… — несмело проговорил он. — Думаю, вы все-таки имеете отношение к тому человеку, который столько сделал для нашей страны.
— А сам вы, кстати, не имеете отношения к одному знаменитому авиатору? — поинтересовался я у него. — Ваш тезка. Тоже был русский и тоже давно умер.
— Какому авиатору?
— Который, помимо прочего, изобрел вертолеты. Вашего прапрадедушку случайно не Игорем звали?
Лейтенант носил звучную фамилию Сикорски и был, вероятно, неплохим мужиком, хоть и не знал ничего про своего знаменитого тезку Игоря Ивановича, создателя вертолетов. Мы с ним обязательно сдружились бы, сведи нас судьба в других обстоятельствах и для решения других задач. Был он упитанным, улыбчивым и разговорчивым. Но главной его достопримечательностью были круглые большие уши, торчащие в разные стороны — как ручки у сахарницы.
— Мои прапрадедушки торговали маслинами, — с сожалением ответил он. — И дед, и отец. И сам я продавал маслины, пока друзья не уговорили меня превратиться в полицейского…
Наша беседа началась уже давно, и довольно любопытным образом. Я с такой тактикой ведения допроса до сих пор не встречался. Лейтенант Сикорски не стал пугать свидетеля агрессивной тупостью, а также не стал оплетать добычу паутиной пустых вопросов, среди которых спрятаны важные для следствия узелки, лейтенант Сикорски принялся делиться воспоминаниями о своих болячках. Оказывается, он всю жизнь чем-нибудь болел и к тридцати годам приобрел полный джентльменский набор — остеохондроз, гипертония, гастроэнтероколит, холецистит и что-то еще, во что мне вникать не захотелось. Как вас вообще в инспектора-то взяли, с ужасом спросил я, не понимая, к чему он клонит. В том-то и штука, торжествующе объявил полицейский, что теперь я здоров! Я научился жить иначе, сказал он, и в этом мое счастье. Мы все научились жить иначе. Я знаю, вы все стали вегетарианцами, поддержал я по мере сил эту неловкую беседу. Он отмахнулся: секрет в другом. Здоровыми становятся не постепенно, а в один миг, в один счастливый миг. Секунду назад ты был болен, а через секунду уже здоров. Понимаете? Нет, ничего я не понимал, и тогда мой гость посоветовал: вот когда выползете отсюда, сразу отправляйтесь на холм, а то давайте патрульную машину вызовем, пусть довезут вас до места. Зачем? Он удивился: ну так вы же хотели понять? Все в ваших руках, и нечего, нечего раскисать. Сам ты раскис, подумал я. Что ты можешь знать о том, как люди раскисают, что нового ты можешь рассказать об этом бывшему межпланетнику и бывшему шпиону, но вслух произнес только одно: к чему вся эта преамбула? А к тому, объяснил он мне, что, если кто-то начал жить иначе, невозможно представить, чтобы он пожертвовал тем счастьем, которое имеет. Захотев дурного, человек нарушает гармонию своего же мира. Жители этого города ясно увидели зависимость того, что они получили, от собственных ощущений и, тем более, от поступков. Вот почему в этом городе почти не совершается преступлений. В самом деле, получив однажды здоровье и ощущение счастья, узнав разницу между здоровьем и нездоровьем, кто захочет променять их, к примеру, на какие-то там деньги? Нет, невозможно представить… «Я к тому вам это рассказываю, — терпеливо вдалбливал мне страж порядка, — что у нас здесь давно не случалось ничего похожего, и мы думали, что ничего похожего у нас теперь быть не может…» Меня разбирал смех. Неужели они боялись, что без этакого душераздирающего вступления я не стану помогать расследованию? Невроз, принявший эзотерические формы. И они еще называют себя здоровыми? «Дело было так, — ответил я офицеру, — записывайте мои показания». — И он послушно включил магнитофон на запись…
