— Что же вы предлагаете?
— Поскольку господина Гартмана вы, как бы это деликатнее… использовав бомбу… я и решил, что в эти места вы забрались, быть может, изготовить нечто схожее… И ночью, вы сами признались, не спали. Мастерили, а? «Научный опыт» мастерили?
И по глазам напрягшегося в раздумье Воропаева Сабуров обостренным чутьем ухватил: есть бомба, есть!
— Я, признаться, не подумал, господин Сабуров… — нигилист колебался. — Ведь это вещь, которая некоторым образом принадлежит не только мне… Вещь, которую я обязался товарищам моим изготовить в расчете на конкретные и скорые обстоятельства… И против чести нашей организации будет, если…
— А против совести твоей? — Сабуров круто развернулся к нему. — А насчет того народа, который эта тварь в клочки порвет, насчет него как? Россия, народ — не ты рассусоливал? Мы где, в Сиаме сейчас? Не русский народ оно в пасть пихает?
— Господи! — Платон бухнулся на колени и отбил поклон. — Барин, я георгиевский кавалер, прадеды мои этак не стаивали, а перед тобой вот стою! Ну, дело требует!
— Встаньте, что вы… — бормотал покрасневший Воропаев, неуклюже пытаясь его поднять, но урядник подгибал ноги, не давался:
— Христом Богом прошу! Турок ты, что ли? Не дашь — свяжу, весь дом перерою, а найду! Сам кину!
— Вы же не сумеете…
— Казак все сумеет!
— Хотите, и я рядом на колени встану? — хмуро спросил Сабуров, видя, какое внутреннее борение происходит в этом человеке, и пытаясь его усугубить в нужную сторону. — Сроду бы не встал, а сейчас…
— Господа, господа! — Воропаев покраснел, как маков цвет, на глаза даже слезы навернулись. — Что же вы на колени, господа, сие мерзко для души человеческой… Ну, согласен я! Дам бомбу!
…Бомба имела вид шляпной коробки, обернутой холстом и туго перевязанной крест-накрест; черный пороховой шнур торчал сверху. Воропаев вез ее, держа перед собой на шее лошади. Сабуров с Платоном сперва сторонились, потом привыкли. Справа было чистое поле, и слева — поля с редкими чахлыми деревцами, унылыми лощинами. Впереди, на взгорке — полоска леса, и за ним — снова поле, открытое место, протяженное, хоть задавай кавалерийские баталии с участием многих эскадронов. Животы подводило, и все холодело внутри от пронзительной смертной тоски, плохо совмещавшейся с мирным унылым пейзажем и оттого еще более сосущей.
— Куда ж оно идет? — тихо спросил Сабуров.
— На деревню, больше некуда, — сказал Платон. — Помните карту, ваше благородие? Такого там натворит… Так что нам, выходит, либо пан, либо пропал.
— С коня бросать — ничего не выйдет, — сказал Воропаев. — Понесет конь…
— Так встанем в чистом поле, — сказал Сабуров отчаянно и зло. — На пути. Как деды-прадеды стаивали…
Они въехали на взгорок. Там, внизу, этак в полуверсте, страшный блин скользил по желто-зеленой равнине, удаляясь от них, ничего не зная о них, поспешал по невидимой прямой, направляясь прямехонько в невиданную отсюда деревню. Чуял ее, что ли?
— Упредить бы мужиков? — сказал Платон.
— Ты поскачешь? — зло спросил Сабуров.
— Да нет.
— А если прикажу?
— Тоже нет. Вы уж простите, господин поручик, ну как я вас брошу? Не по-военному, не по-русски.
— Тогда помалкивай. Обойдем вон там, у берез, — поручик Сабуров задержался на миг, словно пытаясь в последний раз вобрать все краски, все запахи, колера земли и вкус ветра. — Ну, в галоп! Господин Воропаев, на вас вся надежда, вы уж не подведите!
Они сделали галопом большой крюк, соскочили на землю, криками и ударами по крупам прогнали коней. Встали шеренгой, плечом к плечу.
— Знаете, господа, что самое грустное? — весело крикнул Сабуров, испытывая ощущение невыразимой легкости в мыслях и движениях, ощущение невесомого предсмертного мига. — Дракон есть, рыцари налицо, а прекрасной принцессы, как на грех, нету! Гойда! У вас есть невеста, Воропаев, который не Воропаев?
— Увы, нет!
— У меня тоже, вот незадача!
— А у меня хозяйка! — крикнул Платон. — Йэх, не узнает разлюбезная, где мил соколок Платоша полег!
— Воропаев, бросайте, если что, прямо под ноги! Либо мы, либо оно!
— Понял!
— Внимание, господа! Все!
Чудо-юдо катилось на них, бесшумно, как призрак, неотвратимо, как рок, скользило над зеленой травой, и оно уже заметило людей, несомненно, поднялись на стеблях алые шары, свист-шипенье-клекот пронесся над полем, зашевелились, расправляясь, клубки щупалец, оно не замедлило бега, ни на миг не задержалось. Воропаев чиркнул сразу несколькими спичками, поджег длинную смолистую лучинку, и она занялась.
Поручик Сабуров поднял револьверы, изготовился для стрельбы, и в этот миг на него нахлынуло что-то, чужая тоска, непонимание и злоба, но не человеческие это были чувства, а что-то животное, неразумное. Он словно перенесся на миг в иные, незнакомые края, неизвестно где находящиеся, странное фиолетовое небо, вокруг растет из черной земли что-то красное, извилистое, желтое, корявое, сметанно-белое, загогулистое, что-то шевелится, ни на что не похожее, порхает, пролетает над головой, и все это — не бред, не видение, все это есть — где-то там, где-то в небесной выси…
Сабуров стряхнул это наваждение, стал палить из обоих револьверов по набегающему чудовищу. Рядом громыхнула винтовка Платона, а чудище набегало, скользило, наплывало, надвигалось, время для них остановилось, как для мух в янтаре, и вот уже взвились щупальца, взмыли сетью, заслоняя звуки и краски мира, пахнуло непередаваемо тошнотворным запахом, бойки разряженных уже револьверов бесцельно молотили в капсюли выстреленных патронов, и Сабуров, опамятовавшись, отшвырнул револьверы, выхватил саблю, занес, что-то мелькнуло в воздухе, закувыркалось, грузное и дымящее…
Громоподобный взрыв швырнул Сабурова в траву, перевернул, проволочил, будто бы горящие куски воздуха пронеслись над ним, белесый дым словно бы пронизал его тело, залепил уши, лицо, в ушах надрывались ямские колокольцы, звенела сталь о сталь, гремел Иван Великий…
А потом он понял, что жив и лежит на траве, а вокруг тишина, но не от контузии, а настоящая — потому что слышно, как ее временами нарушает оханье. Тогда он вскочил. Охал Платон, тоже уже стоявший на ногах, одной рукой он держал за середину винтовку, другой смахивал со щеки кровь. И Воропаев, который не Воропаев, уже стоял, глядя на неглубокую, курящуюся белесой гарью воронку, а вокруг воронки…
Да ничего там не было почти. Так, клочки, ошметки, мокрые хлопья, густые брызги.
— А ведь свершили, господа, — тихо, удивленно сказал поручик Сабуров. Свершили…
