— Даже Шаддам теперь не захотел бы сюда вернуться, — пробормотал Пауль сквозь зубы.
Фримены тащили самодельные корзины и мешки, наполненные награбленным добром. В толчее они разбрасывали и разбивали бесценные произведения искусства. Четверо здоровенных вояк бросились в огромный фонтан, украшенный великолепными статуями, и до рвоты напившись воды, принялись плескаться в воде с таким видом, словно наконец обрели рай.
Подбежал Калеф. Все лицо его было вымазано липким соком. В руке молодой фримен держал полдюжины портигалов — оранжевых плодов с твердой кожурой и мягкой сладкой сердцевиной.
— Усул, мы нашли за городом сад — там просто так стоят деревья, роскошные, громадные, зеленые, на них полно фруктов — бери, не хочу! Вот, не хочешь попробовать?
С этими словами Калеф протянул Паулю плод.
Пауль принял дар, прокусил горькую кожуру и выдавил в рот ароматный свежий цитрусовый сок. Сама мысль о том, что этот портигал из садов Шаддама, делала сок еще слаще.
Когда следующий лайнер Гильдии доставил на Кайтэйн хранившую ледяное молчание Ирулан, Пауль попросил, чтобы ее доставили к парадной лестнице старого императорского дворца. Пауль понимал, что происходящее станет для нее потрясением, но Ирулан была нужна здесь.
Дочь Шаддама была одета в темно-синее платье, сшитое по былой столичной моде. Завитые мелкими кольцами золотистые волосы красиво спадали на шею. После поражения и отречения отца Ирулан с достоинством несла бремя своего долга. Сама она не жаждала власти — будучи умной женщиной, она видела и трезво оценивала новую реальность.
Сначала Ирулан была склонна думать, что техника обольщения Бене Гессерит позволит ей легко проникнуть в постель Пауля и произвести от него младенца, соединяющего в себе обе линии — Коррино и Атрейдесов. Этого требовали от Ирулан Преподобные Матери Общины Сестер. Но пока Пауль оставался нечувствительным к чарам принцессы. Все его помыслы, все его чувства были обращены к Чани, его единственной возлюбленной.
Не сумев добиться первоначальной цели, Ирулан решила последовать основной заповеди ордена Бене Гессерит: приспособиться или умереть. Она нашла для себя новое дело и быстро прославилась, опубликовав первый том «Жизни Муад’Диба». Книга была скоро написана, быстро издана и мгновенно разошлась, приобретя невиданную популярность. Большинство воинов Муад’Диба носили в своих вещмешках зачитанные до дыр экземпляры книги.
Здесь, в разрушенном Кайтэйне, принцесса, однако, могла сыграть более традиционную роль.
Толпы следовали за Паулем всюду, куда бы он ни отправился. Люди ждали и надеялись, что их вождь может в любой момент сказать что-то очень важное. Вот и сейчас огромная толпа собралась перед императорским дворцом.
Ирулан выглядела настоящей царицей. Не требуя сопровождения, Ирулан взошла по полированным ступеням на первую площадку, где ее уже ожидал Пауль. Выказывая королевскую гордость, Ирулан подошла к нему и взяла под руку.
— Вы звали меня, мой супруг? — было заметно, что Ирулан подавляет гнев, вызванный бессмысленными разрушениями.
— Вы были мне нужны здесь. Вероятно, вы в последний раз видите Кайтэйн.
— Это не мой Кайтэйн. — Она оглядела дворец, явно не в силах примирить то, что она видела, со своими воспоминаниями. — Это изуродованный и подвергшийся надругательству труп того, что было когда-то величайшим из городов. Он никогда не станет прежним.
Пауль не мог отрицать справедливости ее слов.
— Там, где проходит Муад’Диб, ничто не остается прежним. Разве вы не написали этого в своей книге?
— Я записала рассказанную вами историю, естественно, в моей собственной интерпретации.
Он протянул руку, указывая на толпу.
— А это продолжение моей истории.
Пауль оказал особую честь Калефу и Орлопу, и вот теперь оба юноши по его сигналу взбежали вверх по ступеням лестницы, неся боевые знамена Пауля — бело-зеленое и черно-зеленое. Пауль внимательно посмотрел на море лиц — и раздался восторженный рев, мгновенно сменившийся благоговейной тишиной.
— Это Кайтэйн, а я — император. — Он сжал руку Ирулан, и она вперила в толпу каменный взор. Они оба понимали, зачем она здесь. — Но я не только преемник падишаха-императора Шаддама Коррино IV. Я — Муад’Диб, и я не похож ни на одну силу из всех, когда-либо виденных во вселенной.
За спиной Пауля, во дворце, вспыхнул пожар. Исполняя приказ, верные воины подожгли огромное здание сразу во многих местах. Пауль видел этот огонь уже давно — силой своего предзнания; он сопротивлялся таким видениям, но понимал также необходимость этого символического жертвенного костра. По крайней мере этот огонь скоро погаснет, спалив дворец дотла.
Большинство аристократов знатных Домов не любили Шаддама и его эксцессы. Теперь же благородные господа будут устрашены Муад’Дибом. Разрушение Кайтэйна, возможно, окажется достаточным для того, чтобы потрясти остальных членов Ландсраада и привести их к покорности, а это избавит Пауля от необходимости продолжать джихад и позволит закончить его, пока он не превратился в галактическую бойню. Новый император тяжело вздохнул: ужасающие видения говорили ему, что он не сможет остановить фанатичную, начатую им самим войну. Он может лишь по возможности смягчить тяготы борьбы, да и то в очень дальней перспективе.
Какую же тяжесть он взвалил на свои плечи! Только он один мог прозреть сквозь завесу кровопролития, боли и горя. Как же возненавидит его человечество… но зато оно выживет, и только благодаря этому сможет его ненавидеть.
Толпа с вожделением смотрела, как пламя пожирает величественное здание. Огонь с ревом полыхал, вырываясь из дверей и окон, а Пауль стоял на площадке лестницы, словно на пороге огненного ада.
Ирулан била дрожь.
— Я никогда не прощу тебе этого, Пауль Атрейдес. Коррино никогда не простят тебя. — Она сказала что-то еще, но слова ее потонули в криках толпы и треске пламени.
Пауль наклонился к уху Ирулан и печально ответил:
— Я не молил о прощении.
Потом Муад’Диб повернулся к толпе и заговорил, стараясь перекричать гудящее пламя:
— Этот дворец был символом старого режима. Как и все, связанное с пораженной упадком и гниением старой империей, он должен быть сметен и повержен в прах. Отныне Кайтэйн — не столица империи. Теперь наша столица — Дюна. Я повелеваю, чтобы в Арракине был построен новый дворец, рядом с которым померкнут самые великие строения бывших правителей.
Обернувшись назад, он выразительно посмотрел на наследие Шаддама IV, объятое дымом и пламенем. Постройка собственного нового дворца потребует великих жертв, исполинского труда и невероятных расходов.
