- Приятно видеть тебя живым, Тлам, - сказал человек высоким голосом, щуря глаза от света, хотя его лысая голова еще находилась в тени. Тело, которому принадлежала голова, выкарабкалось на поляну и распрямилось. Человек оказался крепко сложенной молодой женщиной, тоже голой, но тоже чистой; очевидно полы этих нор были чем-то покрыты, не просто голая земля.
Тлам сказал:
- Благодарю тебя. Я должен немедленно увидеть Старейшин.
Сомнение выразилось на лице девушки.
- Они спят после ночной охоты. Неужели ответ Кванта настолько важен, что нельзя подождать?
Что-то в тоне девушки навело Мартелса на мысль, что Квант это не имя, а звание. Открытие, бесполезное сейчас - но кто знает, может когда-нибудь эта информация пригодится.
- Дело крайне важное, и ждать не может. Разбуди их. Это приказ.
- Ну, хорошо.
Девушка опустилась на четвереньки и скользнула обратно в хижину, при этом напомнив Мартелсу, что у него снова есть тело - и что ему всегда ужасно не везло с женщинами. Усилием воли он заставил свои мысли вернуться к главному. Беспрекословное подчинение девушки позволяло предположить, что Тлам обладал здесь некоторым весом - возможно, был каким-то вождем. Это могло помочь. А может туземцы держали рабов? Об этом никогда не упоминалось, и это было крайне маловероятно; в джунглях можно очень легко сбежать.
Пока Тлам ждал, расслабившись, Мартелс думал о ночной охоте. Пробираться крадучись, смотря под ноги, в темноте, не имея возможности заметить нападающих Птиц, эта мысль показалась ему весьма не здравой, и по пути сюда Тлам всегда прятался в укрытие с наступлением сумерек. Правда, почти все птицы его времени, о которых он что-либо знал, ночью спали, но были также и ночные хищники; а один из просителей Кванта упомянул сов. Не хотелось и думать, какой может оказаться сова двухсотпятидесятого века. Но тот факт, что Тлам не ожидал, что Старейшины будут спать, говорил в пользу того, что ночная охота была случайным, и возможно, редким предприятием.
Девушка появилась вновь, высунувшись наполовину, поманила рукой и исчезла. Тлам быстро скрючился и заполз в дверь.
Чаша под щитом оказалась на удивление глубокой и просторной, и, как и предполагал Мартелс, была устлана какими-то сшитыми вместе шкурами, на некоторых из них еще сохранился мех. Они были прекрасно выдублены, поскольку кроме очень слабого запаха человека, похожего на легкий запах свежего пота, там ничем не пахло. Кроме дневного света, просачивавшегося под щит, другого освещения не было, но этого - несильного, но равномерного - вполне хватало, помещение вовсе не казалось мрачным.
Семеро мужчин рассаживались в круг, принимая позу, очень похожую на позу лотоса в йоге. Несмотря на свое звание Старейшин, они выглядели немногим старше Тлама, чего можно было ожидать у людей, живших недолго, хотя, насколько Мартелс мог судить, не так уж скверно или дико. Хотя их только что разбудили, все семеро выглядели вполне бодро, хотя на лицах некоторых было заметно раздражение.
Тлам вошел в центр круга и сел, так что все Старейшины смотрели на него сверху вниз, но он, казалось, находил это нормальным.
- Что ответил Квант, вождь Тлам? - без всякой преамбулы сказал один из них, - и почему такая срочность?
- Ответа не было, Старейшины, я даже не задал вопроса. Спустя мгновение после того, как мне было позволено отвлечь внимание Кванта, я вдруг набросился на него.
Последовал изумленный ропот.
- Набросился на него? - удивился спрашивавший. - Невероятно! Каким образом?
- Я подобрал с пола музея два предмета и использовал их как дубинки.
- Но - почему? - спросил другой.
- Не знаю. Просто так случилось, как будто мной кто-то овладел.
- Это не оправдание. Никем нельзя овладеть против его воли. Квант покарал тебя?
- Никоим образом, - сказал Тлам. - Да я, разумеется, и не причинил ему никакого вреда. Сообразив, что произошло, я тут же бросился бежать - и он даже не пытался мне помешать.
- Конечно, ты не причинил Кванту вреда, - сказал второй говоривший, подчеркивая каждое слово. - Но вред, который ты причинил нашему племени, может оказаться непоправимым. Мы не знаем, что с нами случится, если Квант направит силы своего духа, чтобы разыскать нас! Если даже он этого не сделает, мы не сможем больше обратиться к нему, пока ты жив!
- Я тоже так считаю, - согласился Тлам с удивительной безмятежностью, но Мартелс вспомнил, насколько эти люди ориентированы на смерть. - Поэтому я и спешил предстать перед вашим судом.
Тлам склонил голову, и наступила тишина, которая все длилась, длилась и длилась. Мартелс, естественно, ожидал от Старейшин какого-то обсуждения, но не прозвучало ни единого слова. Может, они советовались со своими предками? Иного объяснения не было. Мартелс хотел бы поискать глазами девушку, но она, по-видимому, осталась у входа, да и какой помощи можно было от нее ожидать? Это был всего лишь порыв - Мартелс был ориентирован на жизнь.
Наконец, первый из старейшин произнес бесстрастным монотонным голосом:
- Вождь Тлам, предпочитаешь ли ты клинок или Птицу, казнь или изгнание?
Ответ на этот чисто ритуальный вопрос мог быть лишь единственным. Мартелс мгновенно подчинил себе сознание Тлама. Он не пытался продиктовать другой ответ, а просто полностью парализовал центр речи Тлама, как это неоднократно проделывал Квант с самим Мартелсом. Он смутно почувствовал потрясение Тлама, ощутившего, что им снова овладело нечто неизвестное и чужое в этот критический момент.
Вновь последовало долгое молчание, хотя и не такое долгое, как в первый раз. Наконец, первый Старейшина произнес срывающимся от презрения голосом:
- Как мы могли так ошибиться, сделав _т_е_б_я_ вождем? Наши предки ослабели разумом, и мы тоже. В тебе меньше мужества, чем в ребенке. Ладно, пусть будет изгнание... и память, когда Птицы разорвут тебя на куски, что ты стал первым из нашего племени, кто испугался милосердия клинка. Это наказание намного превышает тяжесть твоего преступления - но ты сам его выбрал.
Поддавшись минутной жалости, которая могла оказаться безрассудством, Мартелс быстро освободил Тлама, чтобы посмотреть, не обратится ли низложенный вождь с какой-нибудь просьбой. Но Тлам, видимо, был слишком потрясен, унижен и совершенно озадачен, чтобы сказать что-либо, даже если бы и хотел. Он молча пополз вверх к выходу из хижины. Когда он поднимал усеянную по краям шипами крышку люка, девушка плюнула ему в затылок.
После этого у него даже не осталось достоинства, чтобы придержать люк, который упал, ободрав его колючками; Тлам не обратил на это внимания и, похоже, даже не заметил.
Он встал и, моргая, оглядел поляну, напряженный, неуверенный. Ясно, что ситуация была беспрецедентной - ничего подобного в своей жизни он и представить не мог. В таком положении его не примет ни одно племя; он не сможет долго прожить один в диком лесу; непонятно почему, он выбрал изгнание - и теперь ему некуда было идти.
