Он не мог проснуться, как бывало дома, не мог ни просить, ни кричать. Надвигался новый сон, реальный, как сама жизнь, страшный неизвестностью. Его нельзя было предотвратить. Он был неизбежен, как завтрашний день…
Петер проснулся от странной радости в сердце. Он сел на кровати, прислушался. Тишина была не мертвой, как всегда, а словно бы звенела неведомой, умиротворяющей мелодией. С новой для себя нежностью Петер коснулся плеча Мелены. Она потянулась и открыла глаза.
— Что это?
— Ты тоже слышишь?
Он оделся и вышел на улицу. Видные издалека большие часы на городской башне показывали начало седьмого. В глубине длинной улицы занималась заря. Словно огоньки большого пульта электронной машины, вспыхивали окна домов. Люди толпились у подъездов, счастливо улыбались, сами не зная чему. Какой-то человек судорожно чихал, опираясь на стекло шикарной магазинной витрины. По-ночному закутанный старичок, должно быть сторож, совал ему в нос какие-то пузырьки и чуть не плакал от того, что они не помогали.
— Не простудитесь, утро холодное, — услышал Петер и не узнал старуху соседку, еще вчера изводившую его беспричинной руганью.
Петер прошелся до угла по влажному от росы тротуару. За это время ему восемь раз предложили закурить, одиннадцать раз справились о здоровье, двадцать девять раз сказали «Доброе утро».
Он возвращался домой в полной уверенности, что в мире случилось что-то очень важное и что отныне жизнь пойдет совсем иначе. В подъезде вынул из ящика вчерашнюю газету и сразу все понял: на первой полосе сообщалось, что последний теплоход возвратился в порт из последнего рейса в центральную часть океана. Последние десять тысяч тонн урановых растворов рассеяны на пятикилометровых глубинах. Газета давала интервью с политическими деятелями, бизнесменами, домохозяйками. «Мы выполнили условия, — писала газета. — Очередь за цвагами…»
«Ну что ж, — подумал Петер, тщетно стараясь побороть свой беспричинный восторг. — Утешать цваги умеют. Посмотрим, как они справятся с мириадами человеческих проблем — общественных и частных, крупных и мелких, тех, что были и что появятся потом…»
Мелена уже приготовила кофе и ждала Петера с мягкой, мечтательной улыбкой.
«Все будет хорошо, — подумал Петер, целуя Мелену. — Люди не захотят расстаться с обретенной радостью».
Они распахнули окна в прохладу улицы и пили кофе, не зажигая света. Стекла в домах напротив разгорались отраженным золотом восхода. Снизу, с улицы доносился гул голосов, какой бывает по большим праздникам.
Из долгого странного шока неги и доброты их вывел резкий стук в дверь. И еще до того, как они успели ответить, на пороге появился репортер Штангель.
— Поздравляю! — крикнул он. — Ты назначен редактором!
— Час от часу не легче, — сказал Петер, не слишком, впрочем, удивляясь. В это чудесное утро должно же было случиться какое-то чудо.
— Я так много рассказывал о тебе, что там, наверху, не выдержали.
— Благодарю. Хочешь кофе?
— Какой кофе! — взревел Штангель. — Ты знаешь, что творится за городом?
— А что творится за городом?
— Я не ошибся, — рассмеялся Штангель. — Ты еще не в кресле, а уже с руководящими интонациями.
— Подумаешь! Руководящих интонаций всегда было больше, чем кресел… Так что там за городом?
— Не знаю.
— Чего ж ты так возбужден?
— Именно потому, что не знаю. И никто не знает. Рассказывают, будто на окрестные холмы лег зеленый туман. И в нем что-то сверкает. И все это в полной тишине…
Они помчались на машине Штангеля, непрерывно сигналя пешеходам. Толпа текла в том же направлении, густая, торопливая, радостно возбужденная. Еще издали в просвете улиц увидели что-то сверкающее в косых лучах восходящего солнца. Зеленый туман опадал, как полотнище, с высокого пьедестала, открывая сказочный город. Он был весь белый и сверкал, как единый кристалл. Широкие провалы улиц пересекали его во всех направлениях. Вспыхивали на солнце бесчисленные окна. Башни и купола непонятного назначения тянулись к утреннему небу. Многотысячная толпа восторженно гудела вокруг как орда, жаждущая штурма.
— Внимание, внимание! — услышал Петер и повернулся к Штангелю.
— Это ты?
Мелена засмеялась.
— Как он мог говорить женским голосом?
— Я слышал мужской.
— Да, да, и я тоже, — подтвердил полненький мужчина, стоявший рядом.
— Ах, ты вечно споришь! — Спутница полного мужчины закатила глаза. — Я ясно слышала женщину.
— Внимание, внимание! — снова повторил голос.
— Что я говорила! — сказала женщина.
— Что я говорил! — сказал мужчина.
Женщина глотнула воздуха для длинной и страстной тирады, но лишь пошевелила губами, потому что женско-мужской голос сказал такое, от чего впору перестать спорить не то что мужу и жене, а даже и политическим деятелям.
— Перед вами город — первый подарок цвагов. Идите и живите в нем, как вам хочется…
И тут толпа словно опомнилась, кинулась через пустырь к сверкающим стенам. Мчались разбитные парни, таща за руку стократно перекрашенных девчонок. Пыхтя, как локомотивы, бежали степенные отцы семейств, обвешанные детишками, с женами на прицепе. Семенили тихие старушки, активно работая локтями. А таинственный голос, не отставая, все гремел в ушах торжественно и спокойно:
— …Никакого чуда в этом нет. Мы заложили ваши запрограммированные мечты в основу кристаллической решетки, и кристаллы-дома выросли точно такими, какими вы их хотите видеть. Материалом для них послужили камни холмов…
— О боже! — воскликнул кто-то в толпе бегущих. — У меня ж там зарыто…
Что зарывал в холмах несчастный скупец, Петер не расслышал: толпа увлекла его в сверкающее ущелье первой улицы. Он крепко держал Мелену за руку, опасаясь, что в этой стадной истерии никто не заметит оступившегося, упавшего человека.
Но цваги, видно, неплохо знали свое дело. Как потом Петер писал в газете, «заселение новых квартир прошло организованно». Было лишь два несчастных случая: умер от разрыва сердца тот самый человек, чье золотишко, спрятанное в холмах, пошло на постройку домов, да еще поссорились муж с женой, потому что он хотел взять квартиру окнами на запад, а она на восток.
Сотрудники местной газеты не удивились неожиданной трансформации, случившейся в редакторском кабинете. Куда делся старый редактор и откуда взялся новый, никто этим не интересовался. Они давно усвоили: это не их ума дело. И оставались невозмутимыми, если, придя в редакцию, слышали вдруг за обитой пластиком дверью незнакомый голос. Тем более что с редакторами им все равно почти не приходилось встречаться: какую роль играли редакторы в редакции — это для всех оставалось тайной.
