И наступили странные светлые ночи. Павел лежал на траве у лесного ручья, смотрел в небо и не видел звезд, потому что небо светилось необъяснимым бледным светом. И волей-неволей приходила на ум сказка Иоанна Богослова. Правда, Павел тогда уже глубоко сомневался в том, что Создатель Мира до сих пор обращает внимание на Лесную Страну, занятый другими делами. Конечно, мог он сотворить тот огненный столб и наслать на его, Павла, голову, чтобы покарать за сомнения... Да вот только не слишком ли большой почет посылать такую грандиозную шумную кару? И ведь кара-то не достигла цели. Уж наверное Создатель бы не промахнулся. Или это предупреждение? Но чем тогда виноват лес, чем виновата сварившаяся заживо рыба? Нет, думал Павел, скорее всего, грохочущий огненный столб сродни молниям, которые полосуют небо в сезон дождей. А что касается грома среди ясного неба, этих странных светлых ночей - так ведь говорил же тот любитель поразмышлять, тот сказочный принц Гамлет: "Горацио, много в мире есть того, что вашей философии не снилось..." Просто не объясненное пока явление. А почему солнце красное по утрам и вечерам? Почему приходит ночь и кто зажигает звезды? Почему Иордан течет именно с юга на север, и раз в несколько лет, но обязательно в мае, плывут по нему большие белые лепестки каких-то цветов, заполняя все пространство от берега до берега? Огненный гремящий столб - тоже из вереницы таких "почему".
Назад, к парому, Павел шел намного дольше - часто кружилась голова, временами шумело в ушах, словно налетал ветер, хотя лес стоял неподвижно, обессилев от пожара, - и приходилось делать частые остановки, лежать, обмотав голову мокрой курткой, и ждать, пока перестанут мелькать под опущенными веками размытые огненные полосы.
Очередной приступ головокружения подстерег Павла на краю болота, в котором терялся ручей. Выпала из рук длинная жердь, он оступился, шагнул мимо кочки - и упал в коричнево-зеленую жижу, почти сразу погрузившись по грудь. Пахнуло гнилой медвежьей пастью, Павел на мгновение зажмурился, сглотнул расперший горло комок и сделал отчаянную попытку резко вырваться из трясины. Жердь наклонно торчала из болота совсем рядом, но дотянуться до нее ему не удавалось. Ноги не чувствовали опоры, болото держало, сдавливало, тянуло вниз, а поблизости растопырились колючими ветками кусты и подставляла под солнце красные, словно отполированные, круглые листья высокая, чуть изогнутая береза.
Павел обвел беспомощным взглядом лесную окраину, пустое небо с равнодушным солнцем, еще раз дернулся, погрузившись по плечи, бессильно выставив ладони к пустыне неба - и его охватила злость. Он смотрел на эту безучастную березу с шершавым желтоватым стволом, и мелкие иголки зашныряли под кожей лба, чуть повыше переносицы, и непонятное тепло побежало от висков к затылку.
"Наклонись! Наклонись!.." - молча твердил он, с ненавистью глядя на дерево, представляя себе, как дрожь проходит по красным, блестящим на солнце листьям, как медленно склоняется гибкий ствол, как касается его ждущих ладоней... Дрожь прошла по листьям, и береза с шуршанием согнулась, прильнула к нему...
...Потом он долго лежал на пригорке, потом отчищал куртку от засохшей грязи, сушил ботинки, смотрел, улыбаясь, по сторонам, вдыхал пахнущий гарью, но такой восхитительный воздух, слушал, как шумит ветерок, подставлял лицо под спокойное солнце, незаметно и плавно скользящее по небесному полотну.
Потом он начал упражняться. Он сгибал взглядом деревья, выдирал кусты из болота и зашвыривал в заросшую серой травой топь. Складывал у пригорка сорванные взглядом верхушки сосен. Начал мостить дорогу в глубь болота, с шумом укладывая в ряд ветвистые стволы. Устал до тупой головной боли и заснул прямо на пригорке, уткнувшись лицом в пропахшую болотом куртку, и ему снилось, что он разгоняет воды Иордана и бредет по обнажившемуся дну на тот берег, к Тихой Долине, а толпящиеся на мосту люди безмолвно наблюдают за чудом, рожденным небесным Громом.
В тот год в питейках и храмах, в бригадах и во дворах было много разговоров и Небесном Громе. Ночи опять стали темными и звездными, и отгорели лесные пожары, а в Капернауме у Галилейского моря два десятка поклонников Небесного Грома во главе с Ависагой Сокотнюк подожгли храм и двинулись к Эдему, рассчитывая обрести новых сторонников, и на месте храмов, которые надлежало сжечь повсеместно, расчистить пустоши Небесного Грома и идти дальше, во все города. Полицейские догнали их возле Тихого Болота, и вязальщица Ависага Сокотнюк с тремя подругами угодила в капернаумскую тюрьму. Остальные разбежались в Эдемский лес и Тихое Болото, и кое-кто так и пропал там, а кое-кто остался за болотом, потому что и несколько лет спустя собиратели трав видели там дым костров, а однажды на опушке у Города Полковника Медведева обнаружили изуродованное тело старого Исаака Грановского, постоянного гончара, участвовавшего в поджоге капернаумского храма. К ранам на спине и груди Исаака прилипла синяя медвежья шерсть.
Посвященные объявили Небесный Гром знамением, посланным Создателем Мира в знак того, что он помнит о Лесной Стране, и посулили повторение таких знамений, а в Городе У Лесного Ручья передавали друг другу слова Черного Стража. Страж дополнил Посвященных, заявив, что Небесный Гром это звезда, сброшенная Создателем с неба для укрепления веры людской.
Павел имел свои соображения на этот счет, но ни с кем ими не делился. Зато не удержался от демонстрации новых своих способностей, приобретенных благодаря Небесному Грому. Все в городе уже знали, что он чудом спасся, мама опять плакала и умоляла больше не бродить по лесам, отец дергал себя за усы, хмуро сопел, кивая в такт словам мамы, и поддакивал: "Правильно, правильно, Ирена". Вечером в питейке (Павел ходил в питейку, потому что где же еще встретиться и пообщаться, узнать и рассказать последние новости?) он громко спросил Длинного Николая и сидевших рядом Захарию Карпова и Леха Утопленника: "Хотите, пиво будет прямо здесь, на столе? Смотрите на поднос Ревекки, сейчас кружки полетят".
Захария покачивался, щурился и часто моргал, Николай зевал, а Лех Утопленник хмуро сказал:
- Все шутишь, Корнилов?
- Смотри на поднос, - ответил Павел, не отрываясь глядя в сторону возившейся у бочки Ревекки.
Три кружки с пивом медленно поднялись над подносом, чуть покачиваясь, пересекли зал - пиво плескалось на пол - и, сопровождаемые напряженным взглядом Павла, со стуком опустились на стол, прямо перед раскрывшим рот бородатым Лехом. Ревекка выронила поднос, Николай продолжал зевать, так, кажется, ничего и не заметив, а Захария Карпов тер глаза.
- Небесный Гром, - улыбаясь, сказал Павел.
