— Вспомнит. А это может иметь большое значение. Ведь речь идет о том, чтобы завоевать доверие мальчика.
— Ты совершенно прав. Надо ехать, — подхватила Катарина.
— А ваше мнение? — обратилась сеньора Долорес к хозяину.
Да Сильва молча смотрел на Катарину. Было видно, что в нем борются противоречивые чувства.
— Я бы очень хотел, чтобы сеньорина осталась, — сказал он как-то особенно мягко. — Скажу откровенно — я рассчитывал на этот вечер… Но, пожалуй, вы правы, — обратился он ко мне и, вздохнув, добавил. — Жаль…
— Мы еще встретимся, — сказала Катарина с ангельской улыбкой.
Я был зол на нее, но пытался не показать своей досады.
— Мой дом всегда в вашем распоряжении, — несколько патетически произнес да Сильва.
Мы встали из-за стола. Хозяин и Долорес де Лима проводили нас до машины.
— Советую оставить машину на площади, около колодца. Так лучше, — сказал на прощание да Сильва.
Мы тронулись. Луна действительно светила очень ярко, и я мог ехать, не зажигая фар.
— Что это ты так с ним кокетничала? — дал я волю сдерживаемой ревности.
— Симпатичнейший «мальчик», — коротко рассмеялась она.
— Могла бы найти кого-нибудь получше. Это же старик!
— Зато такой джентльмен… А профиль… прямо-таки римский сенатор…
— Никак не думал, что…
— Ну и глуп же ты, — прервала она к снова засмеялась. — Я отлично повеселилась. Не думай, что я пьяна. В голове немного шумит, вот и все. Ты и не заметил, что я смеялась над ним.
Злость неожиданно покинула меня, хоть я не очень-то верил Катарине.
— Могла бы, однако, не так ему поддакивать, — сказал я уже спокойнее.
— Игра стоит свеч!
— Не понимаю.
— Не прикидывайся простачком. Да Сильва — основная пружина здесь, Долорес и ее муж — не более чем марионетки в его руках. Дело вовсе не в смерти Браго, завещании или стремлении выяснить истину. Это игра, в которой ставка гораздо выше. Я еще не знаю, какова она, но чувствую это всем нутром… Атака да Сильвы направлена на институт. Даже личность Боннара не имеет здесь значения. Хотя это, я думаю, самый грозный его противник. Впрочем, вероятнее всего, да Сильва действует не по собственной инициативе. Ты можешь мне сказать, кто владеет местными плантациями?
— Какое-то акционерное общество или концерн.
— Необходимо узнать точнее. Это очень важно. И советую тебе, будь осторожнее. Не очень-то влезай в эту аферу. Это может испортить тебе репутацию.
— Ты меня пугаешь, — сказал я откровенно. — Но откуда такие подозрения? Что тебе говорил да Сильва, когда показывал магнолии?
— Он пытался выудить у меня, что я знаю о нейродине. Надо сказать, он делал это чрезвычайно умело. Ведь да Сильва, как ты сам видел, обаятельный хозяин дома, — она снова засмеялась.
— Ты повторяешься. Так что же ты ему сказала о нейродине?
— Все… что известно официально. К тому же, честно говоря, я и сама знаю немногим больше, а может, и меньше. Однако я не стала разубеждать его в том, что могу быть для него неплохим источником информации.
— Не ожидал, что ты способна на такую игру. Я был уверен, что он вскружил тебе голову…
— Мне надо будет как можно скорее повидаться с Боннаром. Если бы институт не находился под наблюдением соглядатаев да Сильвы, ты отвез бы меня туда сегодня же.
— Не требуй от меня нелояльности по отношению к семейству де Лима. Они мне доверяют. Вначале я должен был бы официально отказаться…
— Это исключено. Они сразу же поняли бы, в чем дело. Теперь ты не можешь идти на попятный. Пусть думают, что ты работаешь на них. Просто ты должен быть осторожным.
— Ты требуешь от меня слишком многого. Это противоречит адвокатской этике. Я не отношусь к разряду людей, которые…
— Понимаю, — поспешно прервала она. — Пусть будет так. Но имей в виду — тебе следует вести себя осторожно.
— А ты не преувеличиваешь? Что из того, что он спрашивал о нейродине? Любой может интересоваться…
— Ты помнишь начало генеральского путча против Дартеса? Это и есть тот самый полковник да Сильва…
— Который пытался арестовать Дартеса? Откуда ты знаешь?
— Он сам мне об этом сказал.
Площадь перед церковью была пуста. Жители деревни рано ложились спать. Только в одном окне — в доме владельца магазина — светился огонек.
Я поставил машину у колодца, как посоветовал да Сильва. Луна ярко освещала ступени и белый фасад церкви. Лишь с правой стороны несколько невысоких деревьев отбрасывали короткие рваные тени.
— А если Марио где-нибудь здесь поблизости? — шепотом сказала Катарина. — Если он нас заметит или уже заметил…
— Что делать. Прятаться мы не станем.
Тишину нарушал только далекий лай собак. Мы поднялись по ступеням вверх и остановились у боковой калитки. Я нажал ручку. Раздался металлический щелчок, и калитка, скрипя петлями, раскрылась.
Идти в темноте по саду было не очень приятно. Казалось, что за каждым деревом или кустом кто-то притаился. Наконец мы миновали обгоревшие стены пасторского дома и в глубине боковой аллеи увидели свет в окнах домика Альберди.
Горевшая в комнате лампа отбрасывала светлую полосу на цветник под окном и ближайшие кусты.
Из домика не долетало ни звука.
— Может, Марио еще нет… — прошептала Катарина.
— Думаешь, нам стоит подождать?
— Пожалуй, в этом нет смысла. Если он нас заметит…
Я поднялся на крыльцо, неосторожно постучал.
За дверью было тихо.
— Постучи громче.
Я несколько раз стукнул в дверь, теперь уже довольно сильно. Глухое эхо разнеслось далеко по саду.
Но и на этот раз внутри домика ничто не шелохнулось. Если Марио не успел еще добраться сюда и был где-то поблизости, мой стук мог насторожить его.
Я нажал ручку. Дверь подалась.
— Можно? — спросил я, задерживаясь на пороге, но ответом мне была тишина.
Пройдя темную прихожую, я остановился в дверях комнаты. Она была пуста. На столе, рядом с раскрытой книгой, стояла чашка с чаем. Я потрогал ее — теплая.
— Ну что? — услышал я позади голос Катарины.
— Альберди был здесь несколько минут назад.
— Может быть, его неожиданно вызвали к больному?
— Возможно… Или же… вышел с Марио.
— Не видно, чтобы мальчик был здесь…
— Что будем делать?
Катарина задумалась.
— Надо подождать, — немного помолчав, сказала она. — Но обстановка несколько усложняется. Если бы мы их застали дома, все было бы в порядке, а так… Ждать здесь в комнате? Это может походить на засаду. Ждать перед домом? Бессмысленно. Возвращаться? Еще хуже.
