К ней обращались, но с ней не разговаривали. Здесь же лилась беседа, легкая, увлекательная. Без единого звука, только смех сопутствовал ей. Они молчали, сидели на корточках, одевали кукол. Джейни показала девочкам, как, сидя на ковре, доставать шоколадки из коробки в соседней комнате и как, не прикасаясь к подушке руками, подбросить ее к потолку. Им понравилось, но больше всего заинтересовали малышек краски и мольберт.
В них они видели нечто меняющееся и постоянное, сиюминутное и вечное. Каждое сочетание красок оказывалось неповторимым.
День скользил мимо тихо и плавно, как прибрежная чайка. Когда хлопнула дверь и послышался голос Вимы, близнята все еще были у Джейни.
— Вот и хорошо, вот и прекрасно, самое время немного выпить, — она сорвала шляпку, волосы рассыпались по плечам. Мужчина привлек ее к себе, сжал в объятиях, как видно, не рассчитав силу. Вима взвилась:
— У, дурак…
И тут она заметила троих девочек, выглядывавших из двери.
— Господи Боже, — выговорила мать, — теперь она натащила полный дом негритят!
— Ей-Богу, Пит, — обратилась она к мужчине,
— ей-Богу, впервые вижу подобное в моем доме. Теперь ты подумаешь, что здесь всегда творится такое. Пит, я боюсь даже представить, что ты сейчас думаешь. Эй, немедленно гони их отсюда, — приказала она Джейни.
Джейни пошла к лифтам. Она глянула на Бони и Бини. Глазенки их округлились. Во рту Джейни сделалось сухо, как в пустыне, и ноги ее подгибались от страха. Погрузив близнят в лифт, она нажала нижнюю кнопку, даже не попрощавшись с ними.
Она медленно вернулась в квартиру и затворила за собой дверь. Мать соскочила с колен мужчины и, стуча каблуками, бросилась к дочери. Зубы ее блестели, подбородок был влажен. Она занесла над девочкой когтистую лапу — не руку, не кулак — пятерню с острыми когтями.
Что-то заскрежетало внутри Джейни. Словно зубы о зубы. Она шла вперед, не останавливаясь. Сложив за спиной руки, она задрала вверх подбородок, чтобы встретить взгляд матери.
Голос Вимы смолк, его словно ветром сдуло.
Обойдя ее стороной, Джейни направилась в свою спальню и спокойно прикрыла за собой дверь.
Зубы гостя коротко лязгнули о бокал. Вима направилась к нему через комнату, опираясь на мебель, как на костыли и подпорки.
— Боже, — пробормотала она, — у меня самой от нее мурашки по телу…
— Веселенькое у тебя здесь местечко, — отозвался гость.
Джейни лежала в постели, ровная, гладкая и аккуратная, как зубочистка. Девочка не помнила, где отыскала такую оболочку, покрывавшую ее целиком. Она знала: если не сбрасывать ее, то ничего не случится.
Но если случится, прозвучал голосок, ты переломишься.
Но если я не переломлюсь, ничего не случится, отвечала она.
Но если случится…
Ночные часы чернели, черные часы уходили в ночь.
Распахнулась дверь, вспыхнул свет.
— Он ушел. Теперь, детка, я с тобой разберусь. Убирайся отсюда! — Купальный халат Вимы задел за дверной косяк; развернувшись, она вылетела из комнаты.
Откинув одеяло, Джейни спустила ноги и, не вполне понимая причину, принялась одеваться. Надела платьице из шотландки, колготки, туфельки с пряжками, фартучек с кружевными зайчиками. Завязки на кофточке напоминали пушистые короткие хвостики.
Вима сидела на кушетке и колотила по ней кулаком.
— Ты испортила весь мой празд… — она приложилась к бокалу, — …здник, а, стало быть, имеешь право узнать, что я праздновала. — Вима помахала желтым листком. — Умные девочки знают, что это такое, это называется телеграмма, и вот что она говорит, слушай: «С прискорбием извещаем, что ваш муж…» Пристрелили твоего отца, вот что это значит. А теперь мы с тобой будем жить так. Я делаю все, что хочу, а твой нос будет направлен в другую сторону. Не правда ли, хорошо я придумала?
Она повернулась, ожидая ответа. Но Джейни не было. Вима знала, что поиски напрасны, но что-то все же заставило ее броситься в прихожую, к шкафу, заглянуть на его верхнюю полку. Кроме елочных игрушек, там ничего не было, да и к тем не прикасались уже три года.
Вима в растерянности стояла посреди гостиной.
— Джейни? — шепнула она.
Продд говаривал: «Хороший базар — будут деньги, плохой базар — будет харч». Впрочем, в его собственном доме этот принцип не соблюдался: контакты с рынком были сведены к минимуму.
Когда Продд был молод, на этом месте уже стояла небольшая ферма. Поженившись, он кое-что пристроил к дому — так, комнатенку. Дин спал в ней, но предназначалась она не для него.
Перемену Дин ощутил прежде, чем кто-либо другой, раньше самой миссис Продд. Вдруг ее молчание стало иным. Она исполнилась горделивого самосозерцания. Дин молчал и не делал никаких выводов, он просто знал.
Как и всегда, он принялся за работу. Руки его были умелыми, и Продд говаривал, что наверняка парень прежде работал на ферме.
В тот день, когда Продд спустился на южный луг, Дин, без устали размахивающий косой, уже знал, что тот хочет сказать. Он теперь все понимал без труда. Опустив руки, Дин направился к опушке и воткнул косу в подгнивший пенек. Тем временем он пытался совладать со своим языком, все еще толстым и неуклюжим.
Продд медленно следовал за ним.
Слова вдруг сами пришли к Дину.
— Я думал, — проговорил он и замолчал. Продд был рад отсрочке. Дин продолжил: — Я должен идти, — это было неточно, — идти дальше, — понравился он. Так уже лучше.
— Ну, Дин. Зачем… куда?
Тот поглядел на фермера.
— Потому что ты сам этого хочешь.
— Разве тебе плохо у нас? — произнес Продд, сам того не желая.
— Да, — отвечал Дин, читая в мыслях Продда: «Знает ли он?». Собственный разум отозвался: «Знает, конечно», — и вслух добавил: — Пришло время идти дальше.
— Хорошо. — Продд пнул камень. Повернулся, глянул в сторону дома, так, чтобы не видеть Дина, и тому сразу сделалось легче. — Когда мы поселились здесь, мы построили комнату… Джекову, твою, если хочешь, ту, в которой ты живешь. Мы с Ма зовем ее Джековой. А почему, знаешь?
«Да», — подумал Дин.
— Ну, раз ты… раз ты сам собрался от нас, все не так уж и важно. Джек — это наш сын, — он стиснул руки. — Я понимаю, со стороны все это выглядит просто смешным. Джек… мы так были уверены в нем, даже отвели ему комнату. А он, Джек… — Продд вновь глянул на дом, на пристройку, на лес, охватывавший усадьбу зубастым кольцом, из которого кое-где выдавались клыки скал, — так и не родился.
— Ах, — протянул Дин, словцо это он перенял у Продда.
— А теперь мы ждем его, — разом выдохнул Продд, лицо его просветлело. — Конечно, мы уже староваты, но я знавал папаш и постарше, мамочек тоже. — Он снова поглядел на дом, на амбар.
