— Уже решено — отвечает Кузнецов — Зозуля, по-вашему, куда готовится? Группа из наиболее надежных, квалифицированных, и знающих английский товарищей. Американцы уже согласились, так что отправляем через Мурманск. А дальше, в Филадельфию, и с пополнением их эскадры, на Тихий океан. Причем предполагается, что будут не наблюдатели, а именно стажеры. Под предлогом подготовки наших офицеров к войне с Японией. Поскольку слабость нашего Тихоокеанского флота, есть наша официальная для них причина пока войну не начинать — под угрозой японских десантов, утраты северного Сахалина, Камчатки и Чукотки, примерно так их представителям было сказано.
Итогом же стал документ, «Предварительные предложения по военно-морской доктрине СССР, на 1944–1954 годы». С которым должен был ознакомиться и одобрить сам товарищ Сталин. Но если бы это было причиной, то мне не Пономаренко, а нарком ВМФ передал бы приглашение «на ковер»?
— А что гадать: спросят, ответим — сказал Смоленцев — совесть наша перед кем угодно чиста, косяков на нас не висит. Так что я лично, хоть к самому Сталину на доклад, пусть задачу ставит, кого еще ему притащить: Гиммлера, Бормана, да хоть Черчилля. Я уже, после всего с нами случившегося, ничему не удивляюсь. И представляю, как те «зеленые человечки», что нас сюда отправили, своим экспериментом, щупальцами за башку хватаются — тут вся история вразнос пошла. Только бы ядерной войной не завершилось — а все остальное, точно, хуже не будет, чем та версия!
Мы сидели в моем номере. Смоленцев зашел, здраво рассудив, что Анюта и Лючия вместе уйдя, так же и вернутся. Мне казалось, он нервничает — никогда прежде свою итальянку от себя далеко не отпускал, «а вдруг с ней случится что», ну разве на базе в Киеве оставлял, как рассказывал, и то, под Аниным надзором. Но здесь женщины были решительны, тут рядом совсем, вам неинтересно, и что может случиться? Хотя я его беспокойство понимал — нет тут сотовых телефонов, и не позвонишь, чтобы убедиться, все ли в порядке. На что Юрка серьезно ответил, что если они не явятся через час, то он берет Валентина, как знатока Москвы, и сам идет искать пропавших.
Искать не пришлось. Вернулись наши красавицы, слышу их голоса. А вот и они влетают, иначе не скажешь, платья развеваются, прямо сквозняк веет. Анюта первой вошла, и скромно так мне улыбнулась, а Лючия, своего «рыцаря», как она называет, увидев, так расцвела и крутнулась на каблуке, давая себя разглядеть со всех сторон, так что и полы накидки, и широкая юбка во все стороны. Девчата, вот не знал, что сейчас шляпы с вуалями носят! Да, выглядят эффектно. И еще какой-то объемистый, но легкий сверток, «так, мелочь всякая». Ну а перчатки летом вам зачем, что и это принято? Сколько вы потратили, спрашивать не будем, дипломатично. Вот только эта красоту у вас не сдует, не унесет, как вчера?
— А я специальные булавки купила — ответила Анюта — прикалывать буду, чтобы не улетела. Только волосы нужны длиннее — подожду, пока отрастут. А до того, успеть рукой придержать, когда порыв ветра — хорошее упражнение для скорости реакции. Не хуже, чем с котом в «цап-царап» — Лючия подтвердит.
И дамы ушли в соседнюю комнату, плотно закрыв дверь — разбирать трофеи, примерять и обсуждать их, в домашней обстановке. «Комсомолки, спортсменки, красавицы», одна инструктор ЦК и капитан госбезопасности, бывшая партизанка и снайпер, вторая же, по рассказу Юрки, «вполне подготовленный боец спецназа», уже с боевым опытом. И просто женщины, двадцати двух и девятнадцати лет.
Ну что, все в сборе, готовы? Ждем, пока Пономаренко машину пришлет.
Анна Лазарева. Москва, вечер 9 июля 1944.
Я и у самого товарища Сталина?! Мы все — на Ближней Даче, как нам уже после Пономаренко сказал.
Где эта дача, я не запомнила. У товарища Пономаренко машина, лимузин похоже американский, он велел окна шторками завесить, и сам с нами сел.
— А то после Киева, еще и моего порученца за переодетого бандеровца примете. Кстати у ОУН к тебе счет, Аня, так что отнесись с полной серьезностью.
Ну и где они меня найдут? Я, раз уж такой разговор зашел, спросила, а куда едем? Пантелеймон Кондратьевич лишь хмыкнул — увидите. И лишь когда мы подъехали к КПП, сказал, что это это дача Сталина. И мы приглашены на особый разговор.
Мне стало страшно. Не потому, что какую-то вину за собой чувствовала. А потому, что товарищ Сталин точно не будет никого просто так приглашать. И вдруг я его надежды не оправдаю? Или Адмирал мой? Или Юра Смоленцев? Или, не дай бог, Лючия — вот решат, что она к носителю Тайны и близко подходить не должна? Хотя тогда бы ей и гражданство не дали, и брак бы уже у нас не зарегистрировали, и политика опять же, зачем Его Святейшество обижать?
Себя критически оглядела, со стороны — все безупречно. Не в форме а в платье, так я из Киева в Москву, домой не заезжая, с теми вещами, что с собой. И не предупреждал никто, что мундир обязателен, да и нет его у меня, если честно. Могут конечно вуаль и перчатки признать «буржуазным излишеством», так я все вместе с плащом оставила. Платье чистое, отглаженное, вот только пистолетик, под юбкой спрятанный, сдать пришлось. Про охрану, и все прочее, промолчу, тем более что не имеет это отношения к теме моего рассказа. Главное — что мы, вчетвером, у товарища Сталина. И еще Пономаренко, а вот Берии и Кузнецова нет, это странно, если разговор будет о моих киевских делах, и работе моего Адмирала в наркомате флота?
— Скажите, товарищ Лазарэв, а отчэго вы так и нэ вступили в Партию?
Тревожный сигнал. Я уже слышала, что товарищ Сталин говорит с грузинским акцентом, лишь когда волнение скрывает. Значит, для него очень важен этот вопрос?
— Товарищ Сталин, а чем бы это мне помогло фрицев топить? Или вот, помогать товарищу Кузнецову? Я считаю, каждый свое дело делать должен.
— Свое дело, это хорошо. Вот только гражданин Герасименко, бывший командующий Киевским округом, на допросе сказал то же самое. Считая своим дэлом лишь оборону от внэшнего врага, ну а то что враг изнутри вошел, это его нэ касается. А там, у вас, да, армия и флот сыграли свою роль, вас не бомбили, как сербов, это хорошо. Вот только результат для страны и народа вышел немногим легче — и потому, что каждый делал лишь свое дело и не вмешивался в чужое. Зачем, если есть кто-то, кому видней?
«Там», это в будущем СССР, девяносто первого года? Ой, если сейчас о Тайне разговор пойдет, так ведь Лючия еще не знает, не допущена! Хотя товарищ Сталин неужели о том забыл?
— А вы, товарищ Смоленцев, воююте отлично. Даже великолепно, делаете дело, на которое вас поставили. «Как товарищ Сталин скажет, так и будет — а прочие все, пусть лесом идут», это ваши слова, сказаны были? А если завтра не будет товарища Сталина, умрет он, ведь не вечен? Кого вы тогда будете слушать — какой-нибудь объявившийся «комитет»?
