— Вы хотите упрекнуть меня в предвзятом отношении к Власову? — спокойно спросил Олдбрайт.
— Возможно.
Неизвестно, чем бы закончилась эта пауза, если бы королева не произнесла фразу, заставившую Уоткинса забыть о сдержанности.
— Я хотела бы предложить господину Власову перевести этого эфэла на меня, — как-то задумчиво сказала она.
— Вы хотите сказать, ваше величество, что я забочусь прежде всего о сохранности собственной шкуры? — спросил Уоткинс. Тон его был спокойным, но лицо побагровело.
— Нет-нет, что вы, — поспешно сказала королева, кладя руку на рукав Уоткинса, — я не это имела в виду, я просто думала, что таким образом можно было бы удостовериться, что именно Власов распоряжается этими созданиями.
Неизвестно, что именно она имела в виду, была ли это оговорка или тончайшая женская хитрость, но спустя три или четыре минуты, во время которых ее величество задала еще несколько незначащих вопросов Уоткинсу, стараясь успокоить его ласковым тоном, премьер-министр спросил Олдбрайта:
— Что требуется от правительства, кроме санкций на проведение расследования и оперативные действия по мере необходимости?
— Нам может понадобиться помощь военных. Я не исключаю возникновения экстремальной ситуации. У нас есть спецподразделения, но, судя по печальному опыту русских, справиться с этим явлением будет нелегко.
— Вы получите любую поддержку, — завершил разговор Уоткинс.
Олдбрайту пришлось приложить все свои усилия, чтобы сдержать легкую усмешку, — в ней не было и намека на презрение аристократа к человеку низкого происхождения, а было восхищение королевой, — однако Уоткинс мог неправильно понять эту усмешку.
* * *
— Мы с тобой поедем куда захочешь и купим сколько угодно лошадей. Переведи ей, Дарби. — Эдик счастливо улыбался, сидя на диване и обнимая Джин за плечи. — Куда ты хотела бы поехать, Джин?
— Ой, даже не знаю… я хотела бы чистокровных верховых и арабских… вообще можно и у нас их купить, но они очень дорогие…
— Это чепуха, — сказал Эдик. — Мы с тобой богатые люди и можем себе позволить всякие капризы.
— Но ведь у вас… — начала было Джин и смущенно поглядела на Мак-Гроу.
— Что? — спросил Эдик. — Ты говори, от Дарби у меня секретов нет. Он спас мне жизнь.
Мак-Гроу внешне казался бесстрастным, но на это уходили все его силы.
— У вас есть жена, я ее видела по телевизору, она очень красивая, — скороговоркой сказала Джин.
— Ну и что? Есть люди, у которых по нескольку жен.
— Это мусульмане, — улыбнулась Джин, и Дарби прикрыл глаза — эти ямочки на щеках… В профиль девушка еще больше походила на его Энн, мертвую Энн. — А вы же не мусульманин.
— Ради тебя я готов даже стать мусульманином, — сказал Эдик.
— Нет, не надо. У меня родители строго к этому относятся. Папа.
— Что?
— Если он узнает, он может запретить нам встречаться.
— А ты хочешь, чтобы мы встречались?
— Да, — тихо сказала Джин, даже не дождавшись, пока Дарби переведет всю фразу.
— Кто же может запретить тебе делать то, что ты хочешь? Никто этого не посмеет, — сказал Эдик. — Я поговорю с твоими родителями. Или мы попросим Дарби. Его все слушаются.
Джин с улыбкой посмотрела на Дарби, когда услышала последние слова, и сердце у него бешено заколотилось.
— Они его боятся, — подмигнул Эдик Дарби. — Думают, что он очень страшный. А он на самом деле добрый.
Был бы ты простым смертным и не будь у тебя этой огненной птички над головой, я бы тебе показал, какой я добрый, подумал Мак-Гроу.
— А эти молнии все время летают за тобой? — спросила Джин.
— Да, они меня охраняют, — сказал Эдик. — У тебя тоже будет такая молния, и тогда никто не посмеет тебя тронуть.
— А ты научишь меня управлять ей? Эдик усмехнулся, несколько растерянный:
— Ты знаешь, это вряд ли получится. Ими только я могу управлять. Других они не слушаются.
— Это плохо, — сказала Джин. — А если они будут убивать лошадей? Тогда они мне не нужны.
— Нет-нет, это получилось случайно. Эфэл подумал, что твоя лошадь угрожает мне, она ведь неслась прямо на меня. Но больше этого не будет.
— Ты говоришь «подумал». Они могут думать?
— Да. Может быть, ты тоже сможешь управлять ими, но не сразу. Или наши дети… — Эдик запнулся.
Дарби хладнокровно перевел его слова, Джин сразу покраснела, потом улыбнулась и взглянула на Эдика.
— Если у нас будут дети… То есть я хотела сказать, что мы должны пожениться, если мы хотим, чтобы они были…
Она окончательно смутилась, Эдик взял ее руку, поднес к губам.
— Все будет, как ты захочешь, — тихо сказал он.
Они поглядели в глаза друг другу, и Джин сказала, приподнимаясь:
— Хочешь, я тебе покажу лес? И буду учить тебя говорить?
— Ладно. Мы тогда пойдем вдвоем, без Дарби. Пусть он отдохнет, — сказал Эдик, улыбаясь и подмигивая Мак-Гроу.
Тот кивнул. Когда они вышли, Мак-Гроу налил себе полный стакан виски и выпил залпом. Потом опустился на диван, где они сидели, тут же встал, пересел в кресло. Он даже — не мог понять, какие чувства он сейчас испытывал. Клубок к горлу: подкатывал. Дарби начал задыхаться, и слезы выступили у него на глазах.
* * *
— Знаешь, почему этот холм называют Дансинг-Хилл?
— Данс… Данс — это танцевать. — Эдик обнял Джин за плечи и покружил вокруг себя.
— Да, правильно, — рассмеялась она. — Здешние крестьяне ходили танцевать в соседнюю деревню, понимаешь?
Эдик кивал. Он понимал почти все слова, а смысл фразы дополнялся жестами и интонациями Джин.
— Они там всегда напивались, а потом, когда возвращались мимо этого холма, им казалось, что он качается, танцует вместе с ними. И они назвали его Дансинг, танцующий. Понял?
— Да, — сказал Эдик, притянул ее к себе, поцеловал. Они шли по той же просеке, на которой встретились. Эдик увлек Джин в сторону, раздвигая одной рукой кустарник, а второй обнимая ее за талию. Внезапно он почувствовал, как обожгло руку, остановился, потряс ею в воздухе.
— Осторожнее, — сказала Джин, улыбаясь. — Этот кустарник кусается.
— Это вроде крапивы, — пробормотал Эдик по-русски.
— Его так и называют — «обжег руку». Он еще как-то называется по-научному, но у нас в деревне его называют именно так.
Джин что-то еще говорила, Эдик же бормотал про себя «burn arm», о чем-то это напоминало, но о чем? И вдруг вспомнил — Бирнам, Бирнамский лес, театр, «Макбет»… Как давно это было, как далеко это сейчас. Он встряхнул головой, отгоняя непонятные мысли. Джин взяла его обожженную ладонь, поднесла ее к губам. Они стояли на маленькой поляне, и Эдик положил руки ей на плечи, опустился на колени, увлекая ее за собой. Что-то накатило на него в этот вечер, он любил ее так жадно, страстно, долго, как никогда в жизни, словно это была их последняя встреча. Но он не мог тогда знать, что это действительно было так. Джин стонала, извивалась под ним, ей было больно и даже страшно. Она не сказала ему, что ее родители и соседи называли его убийцей, продавшим душу дьяволу. Она даже не представляла себе, что скажет ей отец, если узнает об их связи. И сейчас, когда он яростно, задыхаясь, целовал ее губы, грудь, живот, бедра, Джин казалось, что он хочет вобрать ее в себя, поглотить, что вот-вот они сольются в одно существо. Но ведь это и называлось любовью? Или это смертный грех? Все так нежданно обрушилось на нее, простую смешливую деревенскую девчонку. Она жила в своем маленьком уютном мирке и была не готова к восприятию нового, огромного, подавлявшего ее мира.
