Да, сказал я себе, матч, кажется, подходит к концу. Все! Крышка тебе, человечество.
Иунио вопил без остановки, призывая на помощь своих богов, грозя расправой, придумывая все более и более изощренные методы, подробно расписывал, что с ними со всеми сотворит цезарь. Я надеялся, что в переводе Крошка не поймет и половины, хотя надежды мои вряд ли были обоснованны; она вообще более догадлива, чем следовало бы. Но я почувствовал, что начинаю гордиться легионером.
В тирадах червелицего звучала ненависть, но ее не было в речах Иунио. Под ломаной грамматикой, смачными ругательствами и грубой натурой старого сержанта — отвага, смелость и человеческое достоинство. Может, он и был старым негодяем, но негодяем, близким моей душе. Кончил он вызовом: требовал, чтобы они выходили на бой против него; пусть выходят поодиночке или выстроятся «черепахой» — он согласен драться один против всех.
— Я сложу из вас погребальный костер! Выпущу вам кишки! Я покажу, как умирает римский солдат у могилы, заваленной трупами врагов цезаря!
Он остановился, чтобы перевести дыхание. Я снова заорал «браво», а Крошка подхватила мой крик.
Иунио взглянул на нас через плечо и усмехнулся.
— Перерезай им глотки, когда я начну сбивать их с ног, парень! Сейчас поработаем!
— Вернуть его обратно во время-пространство, откуда он был взят, — произнес холодный голос.
Иунио встрепенулся, громко призывая Марса и Юпитера, когда его потянули за собой невидимые руки. Меч его упал на пол, но тут же взлетел вверх и сам вошел в ножны.
Иунио молнией пронесся мимо меня. Сложив руки рупором, я крикнул ему вдогонку:
— Прощай, Иунио!
— Прощай, мальчик! — Ответил он, пытаясь вырваться. — Трусы, трусы! Ни на что не способны, кроме грязного колдовства!
Иунио исчез.
— Клиффорд Рассел.
— Я здесь.
Крошка сжала мою руку.
— Ваш ли это голос?
— Погодите, — сказал я.
— Говорите!
Я перевел дыхание. Крошка прижалась ко мне и зашептала в ухо: — Не волнуйся, Кип. Они ведь всерьез.
— Постараюсь, малыш, — ответил я. — Что здесь происходит? Мне ведь сказали, что рассматривается вопрос о человечестве?
— Верно.
— Но ведь это невозможно! У вас нет достаточных исходных данных. Одно колдовство, да и только, как сказал Иунио. Вы взяли пещерного человека, потом признали, что это ошибка. Но это не единственная ваша ошибка. Вот здесь был Иунио. Какой бы он ни был, я вовсе его не стыжусь, я горжусь им, но он не имеет никакого отношения к нашему настоящему. Он уже две тысячи лет как мертв, хорошо ли, плохо ли, он не представляет сегодняшнее человечество.
— Мне это известно. Сегодняшнее человечество представляете вы двое.
— Нет, вы и по нам его судить не можете. Крошка и я никак не являемся средним показателем. Мы не утверждаем, будто мы ангелы. Если вы осудите человечество на основании наших поступков, вы совершите величайшую несправедливость. Судите меня лично.
— И меня тоже! — воскликнула Крошка.
— …На основании моих собственных поступков. Но не привлекайте за это к ответу моих сородичей. Это не научно. Это математически необоснованно!
— Обоснованно.
— Нет! Люди — не молекулы. Все они очень разные, — относительно их юрисдикции над нами я спорить не стал. Червелицые уже пробовали.
— Согласен, люди не являются молекулами. Но они не являются и индивидуумами.
— Нет, являются!
— Они не могут считаться независимыми индивидуумами, они — частицы единого организма. Каждая клетка вашего тела повторяет один и тот же образец. По трем пробам организма, именуемого человечеством, я могу определить его потенциал и предел его возможностей.
— Им нет пределов! И никто не способен предсказать наше будущее.
— Весьма вероятно, что ваши возможности беспредельны, — согласился голос. — Это следует определить. Но если это так, то отнюдь не в вашу пользу.
— Почему?
— Потому что вы неверно представляете себе цель настоящего рассмотрения. Вы говорите о «справедливости». Я знаю, что вы имеете в виду. Однако еще ни разу не было случая, чтобы две разные расы вкладывали в это слово одно и то же значение и пришли к соглашению. Я не ставлю своей задачей исходить из этой концепции. Наш суд — это не уголовный суд.
— Что же он тогда?
— Можете сказать «Совет безопасности» или «Комитет бдительности». Неважно, как вы его назовете, потому что передо мной стоит лишь одна задача: рассмотреть ваше человечество и определить, представляет ли оно собой угрозу для нашего выживания. Если да, я сейчас же покончу с вами. Это единственный надежный способ предотвратить суровую опасность. Данные, которыми я располагаю о вас, заставляют думать, что когда-нибудь вы способны вырасти в серьезную угрозу для «Трех Галактик». И сейчас я намерен установить факты.
— Но вы говорили, что для этого вам необходимо по крайней мере три образца, а пещерный человек не подошел.
— У нас есть три образца — римлянин и вы оба. Но установить факты можно и по одному. Три образца — традиция, оставшаяся с древних времен, результат осторожной привычки проверять и перепроверять. В мои задачи не входит определение «справедливости», я обязан не допустить ошибки.
Я хотел было сказать ему, что он не прав, хотя ему и миллион лет, но он добавил:
— Итак, рассмотрение продолжается. Клиффорд Рассел, ваш ли это голос?
Снова зазвучала запись моего рассказа, но на этот раз из него не было выпущено ничего: ни красочные эпитеты, ни личные оценки и мнения, ни суждения о разных проблемах.
Наслушавшись, я поднял руку:
— Ну ладно, хватит! Это мой голос.
Трансляция прекратилась.
— Вы подтверждаете?
— Да.
— Хотите что-нибудь добавить, изменить или снять?
Я напряженно думал. Если не считать нескольких ехидных комментариев, я рассказал все совершенно точно.
— Нет.
— А это тоже ваш голос?
Они включили бесконечную запись моих бесед с профессором Джо — все о Земле, ее истории, обычаях, людях… Я понял, почему Джо носил такой же значок, как Мэмми. Как это называется? «Подсадная утка»? Добрый старый профессор Джо, дрянь паскудная, оказался стукачом. Прямо тошно стало.
— Дайте мне еще послушать.
Мне пошли навстречу. Слушал я рассеянно, пытаясь вспомнить, что же я наболтал такого, что могут сейчас использовать против человечества? Крестовые походы? Рабовладение? Газовые камеры в Дахау? Что еще я там наболтал?
Трансляция все продолжалась. Еще бы, ведь записывали целыми неделями. Мы могли здесь простоять до тех пор, пока не упадем от усталости.
