— А я тоже была против! — заявила девушка.
— Нас мало… А большинство так привыкло при жизни покоряться, что и теперь не освободилось…
— Что же делать? — спросил Кочергин.
— Думать надо, — бросил Белов.
Виктору показалось, что на мгновение бесплотная девушка прильнула к Василию Андреевичу и тут же смущенно отвернулась.
— Может, с кем посоветуешься? — спросил Седой, неожиданно приблизившись.
— Поздно уже, — сказал как в воду опущенный Кочергин и выплюнул размочаленную сигарету. — С кем теперь посоветуешься?
И пошел, не оглядываясь, к машине.
— Может быть, надо пойти к руководству? — спросил вдогонку Присяжный.
— В такое время? — Виктор открыл дверцу. — Спят уже.
Ключ никак не попадал в замок зажигания. Не оборачиваясь, Виктор чувствовал, что Белов сидит сзади и разыскивает по карманам забытую в суматохе “красных похорон” трубку. Больше для самого себя, чем для Белова, Виктор пояснил:
— Сегодня уже поздно, а завтра… Пока я доберусь до того уровня, где могут что-то реально сделать, может быть совсем поздно… Если вообще меня выслушают, а не отправят…
— Да, ты не один на свете: найдется кому бульдозеристами покомандовать, — констатировал Василий Андреевич.
— А дружок твой не спит, — вдруг оказался рядом Седой, — ну-ка, давай к нему…
Когда Наташа предположила, что дядя Толя мирится с тетей Тамарой, она была не очень далека от истины. От примирения супругов отделяла только дверь. Но вот открыть ее Василенко не мог — Тамара заперлась и на уговоры не отвечала.
Сидя в прихожей на несвежем линолеуме, Толя не то чтобы отрезвел, но его опьянение перешло в самую неприятную фазу. Его вина перед всем миром, а особенно перед Тамарой казалась столь велика, что искупалась только немедленным публичным покаянием.
Анатолий Петрович, еще какой-то час назад веселый, общительный и остроумный, теперь тосковал и выдавливал всего одну просьбу:
— Том, ну Том, ну открой…
Тамара не отзывалась; Василенко понимал, что пока она не ответит, хоть резкостью, хоть как, дело безнадежно. Ломать дверь и превращать их единственную комнату в арену боевых действий Толя не собирался — и потому, что не был уже достаточно пьян, и потому, что твердо знал: от подобных выходок Тамара ожесточится еще сильнее. И надолго.
Насидевшись под дверью, Василенко пошел в ванную и сунул голову под струю. Рот заливало, а когда Толя поворачивал голову, тугие водяные петли хлестали по щекам. Стоя на коленях и захлебываясь, Василенко в полной мере ощущал жалость к себе, такому молодому и талантливому, и такому измученному мелочностью повседневной работы… Мерзостью, о которой удавалось забывать только на пару часов в хорошей компании…
Василенко даже зубами заскрипел от досады: ему необходимы были и дружки, и Тамара, но они никак не могли сосуществовать.
Внезапно струя исчезла.
— Пойдем, — приказал знакомый раздраженный голос. Утираясь рукавом, Василенко поднял голову.
За его спиной, непонятно как помещаясь в крошечной ванной комнате, стояли Седой и еще один такой же прозрачный, с бородкой, в костюме и длинном кашне вокруг шеи.
— Пойдем, — повторил Седой и прошел на кухню. — Разговор есть.
Василенко потащился за ним, почему-то приволакивая ноги. На кухонном столе валялась раскрытая пачка “Беломора”; Анатолий поспешно закурил и сел.
Второй, тот, что в кашне, надсадно закашлял, но тут же замахал руками на смутившегося Василенко: кури, мол, я не из-за дыма кашляю.
Седой, мрачный и скупой в движениях, остановился напротив Анатолия Петровича и спросил:
— Ты соображать можешь или водка все отшибла?
— Могу, — с достоинством выпрямился Василенко, — я не пьян.
— Оно и видно, — прокашлялся Приват и подал Толе кухонное полотенце: — С вас капает.
Василенко утерся и, прижав ладони к груди, попросил:
— Вы только потише, а? Тамара услышит…
— Не услышит, — пообещал Приват, — разве что тебя.
И добавил:
— Вы чрезмерно не курите. Никотин тоже угнетает умственную деятельность.
— Да-да, — покивал головой Василенко и встал. — Только учтите: он меня тогда заставил. Я считал и считаю, что эту нашу церковь вообще трогать не надо.
— Нашу! — хохотнул Седой. — Я-то в бога не верю, а уж в остальное и подавно. Нет, парень, не в этом дело.
— Нижние сектора сносят, — сказал Приват, — пустили бульдозеры по могилам.
— Как? Уже? — только и вырвалось у Василенко.
— Ты что, — спросил Седой, — совсем отупел? Не “уже”, а безо всяких… Ладно, это не твои штучки, не тебе за них и отвечать. А вот другое…
— Сейчас сюда приедет Кочергин, — сказал Приват, — он полностью в курсе. И вы решите, что делать.
— Мы с ним?
— Голова тебе для чего дана? — поинтересовался Седой. — Только за воротник закладывать? Подумаешь как следует.
— Почему именно я? — глупо спросил Василенко.
— А думать никому не вредно, — криво усмехнулся Седой.
— Пора открывать, — сообщил Приват.
…Кочергин молча прошел на кухню и взобрался на подоконник. Внизу, в прямоугольнике открытого окна, застыли желтые и бледно-голубые лужи света уличных фонарей. Помедлив немного, посмотрев на силуэты, заполняющие кухню, Виктор спросил у Василенко:
— Ты уже в курсе?
— Более-менее, — ответил Толя, — самовольно снос начали…
— Сволочь такая, еще и моих людей припутал, — бросил Кочергин и, перегнувшись, посмотрел на крышу своего “Москвича”.
— Это без разницы, — отозвался Белов, — не твои, так другие. Завтра, полагаю, так и будет.
— Дадим этому Лаптеву как следует, — предложил Седой, — чтоб дорогу на кладбище забыл.
— А толку-то? — спросил Белов, покачиваясь с пятки на носок. — Другой что, лучше будет?
— Порода, — подал голос Приват.
— Короче, задача у нас такая, — ровным голосом начал Кочергин. — Безобразия такого, как сегодня, больше допустить нельзя. Всему свое время. Если уж взялись вообще — так пусть хоть по уставу, по чести делается.
— Прикажи своим людям, — тряхнул мокрой головой Василенко.
— Своим — могу. Уже приказал.
— Ну и?..
— Не будет моих, будут другие. Кстати, не подскажешь, чем и как занять сдельщиков на недельку — другую, чтобы в заработке не потеряли?
— Спроси что полегче…
— Заработок, деньги, — подумал вслух Белов, — а может, не будем забывать, что они граждане, что люди, что…
И замолчал.
