Как всегда в минуты сильного волнения, Борис Захарович сердито пощипывал ус.
- Опять туман, - упрямо сказал он. - Ну, соли на хвост еще можно насыпать, вроде шариков. Но сбивать ракетой нашу космическую лабораторию - на это надо решиться. Ведь существует общественное мнение...
- Наивничаешь, Борис, - снисходительно усмехнулся Набатников. - Никто бы не узнал об этом подлом деле. В нашей мирной лаборатории "Союз наук" кое-кому мерещится новое оружие. Значит, любой ценой "Унион" надо уничтожить, а заодно испытать новую радиоуправляемую ракету, которая, видимо, и создана для поражения целей в межпланетном пространстве. Но воображаю их удивление, когда "Унион" вел себя как в воздушном бою...
- Не совсем так, Афанасий Гаврилович, - возразил Поярков. - Это не бой, а нападение из-за угла. Жаль, что я не мог сфотографировать эту космическую ракету. Пусть бы народ посмотрел, для каких "научных целей" она была запущена.
Набатников замахал на него руками:
- Да ты что? Всерьез? Очень хорошо, что мы ничего не фотографировали. На другой же день заокеанские писаки такую бы чушь наговорили насчет разведчиков "красного империализма", что целый месяц будешь отплевываться. Лучше помалкивать до поры до времени. Зачем гусей дразнить?
Но всем было понятно, что не только по этим соображениям пресса будет молчать. В конце концов, первый космический полет "Униона" не достиг своей цели. Мы скромны и до тех пор, пока не добьемся полного успеха, хвастаться не станем. А кроме того, газетные сообщения о прерванном полете гигантской лаборатории в космосе только вызовут радость в стане врагов. Ведь ничем нельзя доказать истинную причину, из-за которой была сорвана программа испытаний. Будет молчать и заокеанская пресса. После того как мы доказали полное свое превосходство в космосе, кое-кому невыгодно, чтобы мир знал о существовании новой необычной советской конструкции. И к тому же оставалась надежда, что в следующий раз уже более совершенную конструкцию - пассажирский лайнер - тоже можно уничтожить.
- Тимошку жалко, - вспомнив о нем, с грустью проговорил Поярков. - Ну ведь те, кто запускал шарики и ракету, знали, что в "Унионе" и собаки и обезьяны... Фарисеи! Они нам до сих пор Лайку простить не могут... А сами...
- Нашел чему удивляться, - раздраженно перебил его Дерябин. - А тебя бы эти вояки пощадили?
Глядя на потухший экран, где когда-то плыла точка "Униона", на уснувшие стрелки приборов, неподвижные ленты самописцев, Поярков думал о чем-то своем, наконец, обратился к Набатникову:
- Как же теперь? Когда мы сможем повторить полет?
- Вот этого я не знаю, - сурово ответил Набатников. - Правильно напомнил Борис, что после войны тральщики вылавливали мины и торпеды. А сейчас в воздухе плавают шары и орлы-разведчики. В космосе появились стальные шарики и смертоносные ракеты. Мне кажется, что пока не очистится небо над планетой, такую систему, как "Унион", нельзя посылать в космос с пассажирами.
Он говорил об этом, веря, что скоро в мире станет теплее и радостнее. Он не мог не вспомнить и тех, кто путается у нас под ногами, кто мешает нам на дорогах, к звездам. Вместо "Униона" там будут построены сияющие вокзалы, и навсегда отомрут, "последние полустанки" на пути в науку. Остановки отменены, и экспресс мчится в будущее... Теперь уж легче работать. От науки постепенно отпадают, как жирные клещи, всякие литовцевы и жалкие медоваровы.
- А главное, что многие молодые, - продолжал Набатников, - почувствуют ответственность перед будущим и перед своим народом.
Пояркову пришлось немного погрустить, что отодвигается его мечта о газонаполненном космическом лайнере. Но будем снисходительны: он жил сейчас не далекой мечтой, а полнокровным счастьем на Земле и, простите, пожалуйста, думал он о Нюре, о будущем малыше, о многом другом, о чем никогда не пишется с большой буквы, как иной раз слово "Космос".
А Борис Захарович? У него свои думы. Просторы Вселенной только еще начинают исследоваться. Обидно, что "Унион" приземлился, и неизвестно, когда отправится в далекое путешествие. Но он будет летать над страной, забираться в самые высокие слои атмосферы. Ведь небо над родиной бесконечно! Сколько еще там загадочного, неясного... Кто знает, не научимся ли мы скоро повелевать стихиями, вызывать дождь, разгонять тучи... И это будут не просто опыты, а планомерная система народного хозяйства...
У Вадима более чувствительная душа. Он мечтал о чистом небе и верил, что оно станет таким, если будут чисты человечьи сердца, если каждый будет страстно желать и стремиться к тому, чтобы не только над ним, но и над всей планетой вечно сияло спокойное мирное небо.
1956-1958
