Ключницей у аталыка была пленная персиянка, которую украли из родного дома во время одного из набегов. Высокая, стройная, с черными косами чуть не до пят, была она в молодости, наверное, очень красива. Но за пять лет плена быстро поблекла вся ее красота.
Не на радость, а на беду полюбила она Филиппа Ефремова. Встречался он с нею почти каждый день, но долго ничего не замечал. А она ухаживала за ним тайно и робко. То прикажет повару приготовить на обед русские щи, которые получались совершенно несъедобными, то тайком заменит сержанту старый халат на новый, шелковый, прямо с аталыкова плеча. Неопытный в сердечных делах сержант не понимал, почему она так часто вечерами поет в саду печальные персидские песни. Думал, просто тоскует человек. И однажды он подошел к ней, ласково заговорил, стал расспрашивать о доме, о близких. А она вдруг бросилась к нему на грудь и сама, забыв о всех приличиях и законах пророка, призналась сержанту в любви и просила стать ее мужем.
Что тут было делать? Ефремов смутился, стал избегать ее, но ключница никак не могла примириться с горькой мыслью, что он ее не любит, ходила за ним, как тень. А тут еще Егор со своими шуточками.
– Нечего зубы скалить, - зло буркнул Филипп. - Человек одинокий, к ласке тянется. Понимать надо.
А сам в душе подумал: «От ключницы надо таиться. Она помешать может побегу».
Но все вышло по-другому…
Вдруг утром вызвал Ефремова сам аталык и сказал коротко:
– Собирайся. Поедешь в Хиву, письмо повезешь. Иди к писцу, пусть выпишет грамоту.
Взял Филипп с поклоном письмо, а сердце у него бешено заколотилось. Вот он, долгожданный миг! Никто ведь, кроме аталыка, не знает, куда он послан. А что, если повернуть в другую сторону?
– Верно! - сказал Егор, узнав от сержанта о полученном приказе. - Верно, сей случай нельзя упускать. Будет писарь посольскую грамоту выправлять, скажи, что в Кукан (Коканд, город в Ферганской долине) едешь…
Ефремов так и сделал. И писарь, ни в чем не сомневаясь, красивой каллиграфической вязью выписал подорожную в Коканд юзбаши Ефремову и двум всадникам для охраны.
Теперь нужна была личная печать аталыка. Как ее достать? Ефремов, лихорадочно думая об этом, бродил по саду, и грамота жгла ему руку. Свобода была зажата в руке! Но куда она годна без печати… Ворваться к аталыку, убить его и забрать печать? Так бывает только в сказках о Бове Королевиче. Через порог не успеешь шагнуть, убьют стражники. Выманить печать хитростью? Но Данияль-бий хитрее змеи, его не обманешь.
Зашелестели кусты, и на дорожку вышла ключница. Ефремов торопливо сунул грамоту за пазуху.
Но она заметила, и губы у нее дрогнули в легкой усмешке.
– Уезжаешь, Яфрем-джан? - спросила она, глядя ему прямо в глаза.
– Да, посылает вот аталык, - ответил неохотно Ефремов.
– Далеко? - она все заглядывала ему в глаза.
– В Хиву.
Она все смотрела, и он, смутившись, отвел глаза.
– Навсегда, Яфрем-джан? - тихо спросила женщина. - Почему ты молчишь? Я знаю. Сердца не обманешь. Я видела, как вы шептались втроем. Я все знаю.
Он молчал. Она долго ждала ответа, потом вдруг сказала:
– Дай мне грамоту.
Ефремов напрягся, как перед прыжком.
– Дай мне грамоту! - властно повторила она, протягивая руку. - Я была у писца, я все знаю. Давай же грамоту - она у тебя без печати.
И прежде чем Ефремов опомнился, ключница ловко выхватила у него грамоту и скрылась в кустах.
– Продаст она нас аталыку, - сказал Степан Родионов, узнав о случившемся. - Бежать надо не мешкая.
Егор угрюмо молчал, попыхивая цигаркой, задумчиво посматривал на Ефремова.
– Кони оседланы. Подождем, - наконец сказал старик.
Ждали в саду до обеда, стараясь все время держаться возле калитки, где к стволу старого карагача были привязаны оседланные кони. Оглядывались на каждый шорох, но ключницу заметили, когда та оказалась шагах в четырех от них.
Она шла по дорожке легко и бесшумно - простоволосая, в розовом праздничном платье, с трубочкой серой бумаги в руке. Все трое, не отрываясь, смотрели на эту бумагу.
Женщина подошла и молча протянула грамоту Филиппу. Тот развернул ее. В верхнем углу, как положено, красовалась большая печать.
– Да как удалось тебе?! - воскликнул Егор.
Ключница улыбнулась.
– Аталык любит после обеда спать, особенно если выпьет крепкой бузы. А сегодня она получилась на чудо хмельная. Он заснул, а печать выпала из-за пояса. Я ее подняла. Он так крепко спит, что печать хоть на лоб ему ставь…
Она старалась говорить весело, но губы у нее дрожали, и даже румяна не могли скрыть, как побледнело ее смуглое лицо. Филипп смотрел в ее большие, полные слез, подведенные глаза, и в душе у него разгоралось какое-то новое, неведомое прежде чувство.
Но что это было за чувство, разбираться уже не оставалось времени. Ефремов трижды, по-русски, крепко поцеловал ее и поклонился в пояс. Потом они вскочили в седла и выехали на улицу.
На повороте Филипп оглянулся. Она все стояла у ворот, печально и безнадежно опустив руки.
Беглецы выехали за город и пустили лошадей вскачь, еще не веря своей удаче. Ехали молча, только изредка переглядывались да качали головами. Ночевали в Ходженте, а через два дня уже были в Коканде. Несколько раз по пути останавливала их стража. Но, развернув грамоту, караульщики почтительно целовали красную печать и низко кланялись.
В Коканде кончались пределы Бухарского ханства. Здесь грамота была уже не нужна. Ефремов порвал ее на мелкие клочки и бросил в реку, чтобы не нашли ненароком улики при случайном обыске. Теперь беглецы стали выдавать себя за ногаев, как привыкли в России в те времена называть татар. А татарских купцов в Коканде было немало.
Пристав к каравану, шедшему в Китай, беглецы добрались до Кашгара. Город стоял на перекрестке древних торговых путей. От его четырех приземистых крепостных ворот тянулись дороги во все четыре стороны света. Пыльный воздух на базарной площади оглашали крики на многих языках.
Поджав ноги, сидели на порогах своих лавочек китайские купцы. У каждого из-под шапки свисает длинная черная коса, как у женщины. Это сначала смешило Степана Родионова, а потом он приуныл.
– Ишь куда попали - в Китай… Не домой, а все дальше от него бежим, - вздыхал он.
Ефремов начал подумывать, не проще ли пробираться в Сибирь. Но нет, говорят, закрыты туда дороги. Один Егор не падал духом. Толкался по базару, заговаривал с купцами, ковал чьих-то лошадей, расспрашивая о дальнейшем пути. Вырвавшись из плена, кузнец словно помолодел, даже плечи у него вроде прямее стали.
