Ольга развернула на столе карту.
— Я, Никифор Карпович, хотела посоветоваться относительно своих опытов, с заметной ревностью к работам московских инженеров сказала она.
Васютин положил на карту ладонь.
— Обязательно заедем, посмотрим. Как Андрюшка? Поправляется? — спросил он.
— Спасибо. Температура спала, но он еще очень слаб.
У Ольги слегка дрогнули губы.
— Береги сына, Ольга. Если ты дома нужна, то подождут и опыты.
— Нет, что вы! — испуганно возразила Шульгина. — Сейчас Андрей спит. Я звонила.
— Смотри! — Васютин погрозил ей пальцем.
Вадим обиделся: «Вот так Ольга! Вот так друг! Свадьбу затеяла, ничего не написала. Сейчас сын у нее оказался, а в московском филиале ОКБ про это тоже никому не известно… Нехорошо. Очень нехорошо».
Никифор Карпович пододвинул к себе карту.
— Десятую точку установили?
На зеленых квадратах карты были вычерчены концентрические окружности. Они напоминали Вадиму схематическое изображение сферы действия радиовещательных станций по Советскому Союзу. Такую он видел в старых радиолюбительских журналах. Кое-где круги заходили друг на друга, соприкасались вместе и вновь расходились в разные стороны.
— На месте все выясним, — сказал Васютин, надевая фуражку. — Кстати, какая здесь освещенность? — он указал на угол квадрата.
— Сто двадцать люкс.
Никифор Карпович пожевал губами, что-то высчитывая, взял палку со спинки кресла и решительным шагом направился к двери.
— Надо еще раз промерить!
У подъезда встретился Бабкин. Он хмуро шепнул Вадиму:
— Не знаешь, зачем я потребовался?
Багрецов пожал плечами.
По асфальтированному шоссе машина выехала из Девичьей поляны. Промелькнули длинные белые здания ферм, водокачка, силосная башня, летний птичник… Потянулись поля.
В открытой машине было свежо. Впереди показался знакомый холм, черный на бледно-лиловом небе. И вот снова, как и три года назад, над искусственным озером вспыхнула звезда. Она то появлялась, то исчезала за деревьями. Машина огибала холм.
Сверху доносились музыка, плеск весел, смех. Это молодежь каталась на лодках по озеру.
Вадим снова вспомнил те дни, когда из котлована в ведрах поднимался по проволокам золотистый песок. Сколько воды утекло с тех пор из этого искусственного озера на колхозные поля!..
В небе замигали первые робкие звезды. Багрецов молча прислушивался к шуршанию шин. Воздушный поток встречного ветра ударялся о лобовое стекло и с тихим шелестом скользил по бортам машины.
Пахло степными травами. Тихо гудел мотор.
Ты посмотри,
какая в мире тишь.
Ночь
обложила небо
звездной данью.
В такие вот часы
встаешь
и говоришь
векам,
истории
и мирозданию,
про себя читал Вадим. Рука его лежала на маленьком томике стихов Маяковского.
Машина плавно остановилась.
Ольга первой выскочила на дорогу. За ней, опираясь на палку, вышел Никифор Карпович.
Не зная, выходить или нет, Вадим и Бабкин остались в машине.
Белое платье Ольги виднелось издалека среди темной поросли. Вот она подошла к небольшому холмику, похожему на стог сена, перебежала к другому, третьему. Холмов на поле было несколько. Странными и не на месте казались округлые стога среди посевов.
Васютин остановился на широкой меже. Его серый плащ сливался с вечерней мглой, и только фуражка, такая же, как у Тимофея, будто светилась в темноте.
Ольга подошла к крайнему стогу, и вдруг из-под него вырвалось яркое белое пламя. Вадим привскочил.
Огонь осветил Ольгу. Она на миг стала ослепительно белой. Шульгина перешла к следующему стогу. Вновь вспыхнуло из-под него ослепительное пламя. Ольга свободно стояла возле пылающего огня. «Значит, огонь холодный», — заключил Багрецов.
На опытном поле один за другим загорались белые костры.
Но вот настала удивительная минута. Один из стогов приподнялся и нехотя, словно колеблясь, потянул за собой пламя. Оно медленно поползло в вышину.
Внизу появился небольшой яркий круг. На него больно было смотреть, как на тигель с расплавленным металлом. Светящееся пятно быстро увеличивалось в окружности, незаметно бледнея. Как на необычайном круглом экране, появилось изображение колосящегося поля.
Над полем повисла раскаленная белая спираль. Она закручивалась в зеркальном рефлекторе, и свет ее падал на землю. Каким-то чудом вознеслась вверх небывалая люстра для полей.
— Аэростат, — прошептал Бабкин, указывая на лампу.
Приглядевшись. Вадим заметил над рефлектором большое темное пятно и тонкий кабель, идущий вниз. Видимо, этот прочный кабель подавал напряжение к лампе и одновременно служил тросом, удерживающим привязной аэростат.
Холодные Ольгины лампы все еще поднимались над полем. Ширились круги, они все росли и росли. Из мрака вырастали диковинные растения с серебряными листьями, расцветали какие-то цветы с лепестками из белого пламени.
Пораженному Багрецову казалось, что на земле, как на мгновенном снимке, застыли тысячи ацетиленовых горелок. Проходила минута, лампа поднималась выше, лепестки пламени блекли и превращались в скромные цветочки клевера.
Вот уже все поле загорелось яркой белизной. На отдельных участках переливались все цвета радуги. Десять ламп, похожие на маленькие разноцветные солнца, повисли в темном небе.
Взглянешь вверх — черная пустота. Звезды будто навсегда померкли, и даже луна стыдливо спряталась за облачко. А внизу?..
Смотрите на волнующиеся хлеба, на зелень листьев и краски цветов. Высоко поднялись лампы, исчез их слепящий свет, и день, радостный, нежаркий день, опустился на землю.
Вадим не мог оторваться от этого чудесного зрелища.
— Ты понимаешь. Тимка, что это значит? — воскликнул он. — На Урале, в далекой Сибири, когда солнце осенью не успевает обласкать своим светом поля, зажгутся вот эти лампы, придуманные людьми! Тогда вновь потянутся листья к свету, вновь распустятся цветы, дозреют хлеба и плоды! День станет длиннее!
— Ольгушка, — услышал Вадим голос Никифора Карповича, — а что ты думаешь о третьем урожае на твоих делянках?
Вадим переглянулся с Бабкиным. Три урожая в год, да еще таких культур, как специально выведенная для этой цели особая ветвистая пшеница (или, может быть, найдется и ветвистая рожь?), кок-сагыз, свекла величиною с голову, сочные корма! Какое фантастическое изобилие! Это только с одного участка! А если таких полей, освещенных и ночью, как днем, будут тысячи и миллионы? Если на севере, где никогда не сеяли хлебов, тоже заколосятся поля? Что же тогда будет? И в воображении мечтательного Багрецова поплыли по рекам и новым каналам страны баржи, груженные зерном, потянулись огромные составы с хлебом. Хлеба будет столько, что государство сможет его для всех сделать бесплатным. Да не только хлеб, а все, что растет и создается в нашей стране, — все продукты человеческого труда. Наступит великая эра изобилия!
