— Послушай, друг, глянулась мне твоя тачка. Уступишь за десять тысяч?
Патлатый парень в пестрой ковбойке и потертых джинсах уставился на меня как на сумасшедшего. Перевел взгляд на пухлую пачку баксов и помотал головой.
— Я не шучу. Бери баксы, а я возьму тачку. Вечером заявишь, что ее угнали, и получишь свое сокровище назад. В Штаты я на ней не укачу.
— Ты чо, мужик, с дуба рухнул? Так дела не делаются! — изрек заметно побледневший парень, не сводя глаз с зелененьких, притягивавших его взгляд словно магнит — железные опилки.
— Делаются-делаются, — заверил я его. Переложил баксы в левую руку и извлек из-под куртки «макара». — Соглашайся, друг, пока я добрый. Я ведь могу взять твою тачку даром и покупаю не ее, а твое молчание. По крайней мере, до вечера.
— А ты шутник… — парень протянул руку, и я вложил в нее пачку долларов.
Он пошелестел ими, новенькими и затертыми, морщины избороздили его увлажнившийся лоб.
— Лады. Придется пока пожить без кормилицы.
— Лезь в тачку. Высажу тебя через пару километров, а там проголосуешь или маршрутку остановишь.
— Ты чо, мужик? Этак я и без тачки и без баксов останусь! Езжай себе, а я уж сам, ножками пойду.
— До десяти часов вечера никуда не звони. Иначе не я, так другие тебя отыщут. По номеру тачки. Сечешь?
— Секу, дядя. Езжай себе с миром.
* * *
Мы оставили позади Гатчину, проехав мимо нее по объездной дороге, и Джуди просигналила мне, чтобы я остановился. Ну что ж, она права, пришло время расставить точки над «i».
Я загнал «семерку» на незасеянное поле, Джуди поставила рядом «Оку» и выбралась из нее с дымящейся сигаретой в зубах.
— Ты так и не сказал мне, что собираешься делать дальше и куда мы едем.
— К моему старинному приятелю. Он живет на Псковщине, неподалеку от тех мест, где я родился.
— А потом? — настаивала Джуди.
— Потом видно будет. К родным я заезжать не собираюсь — вычислят и накроют. А у Коли можно отсидеться и составить план действий. Да и умножитель ему не помешает, дела у него идут не слишком хорошо. Фермер из него — как из кое-чего пуля. Таким образом, все будут довольны.
— А потом? — не унималась Джуди. — Будем жить на выселках, издали наблюдая, как рушится мир?
— Я не могу возвращаться в Питер. За госпожой Иванцевой придут другие. А за тем, как рушится мир, лучше наблюдать, находясь подальше от эпицентра событий.
— Хочешь, чтобы я поехала с тобой?
— «Оку» придется где-то припрятать до лучших времен. Или бросить. Иванцева не дура и сообразит, кто помог мне ускользнуть из ее лап.
— Серьезная дама?
— Весьма предприимчивая. — Я знал, что Джуди влюблена в свою машину, приобрести которую стоило ей неимоверных трудов, и потому добавил: — Мы можем дублировать эту «семерку» или любую другую тачку, которая тебе понравится.
— Нет. Я не поеду с тобой. На кого я оставлю маму? Она у меня старая, я у нее — единственный свет в окошке.
— Дело твое, — сухо сказал я. — Похищать я тебя не собираюсь. Когда заявится госпожа Иванцева, отдай ей умножитель. Сделай дубликат и отдай.
Мир летел вверх тормашками, и мы должны были лететь вместе с ним. Каждый в свою сторону. И, вероятно, это было к лучшему.
— Будь здорова, — сказал я, чмокнув Джуди в щеку.
— Неужели ты так вот и уедешь?
— Я бы охотно улетел отсюда к чертовой матери, но у меня нет крыльев, — криво усмехнувшись, ответил я.
— Да, ты не ангел. И все же я тебя люблю… — прошептала Джуди.
Чувствуя, как обрываются последние нити, связывавшие меня с прежней жизнью, я попытался все же распустить изрядно потрепанный павлиний хвост и продекламировал строки из нетленного наследия Георгия Иванова:
Погляди, бледно-синее небо покрыто звездами,
И холодное солнце ещё над водою горит,
И большая дорога на запад ведет облаками
В золотые, как поздняя осень, Сады Гесперид.
Дорогая моя, проходя по пустынной дороге,
Мы, усталые, сядем на камень и сладко вздохнем,
Наши волосы спутает ветер душистый, и ноги
Предзакатное солнце омоет прохладным огнем…
— Так ты точно не едешь?
Джуди отчаянно замотала головой. Губы у нее дрожали, в глазах стояли слезы, и я не стал дожидаться, когда они прольются.
Втиснувшись за руль, я захлопнул дверцу «семерки». Повернул ключ зажигания, выбрался на Киевское шоссе и, срывая резину с колес, понесся по дороге в никуда. Туда же, куда и все мои сопланетники, соблазненные дарами вселенских данайцев.
Эпилог
— Ну и как? Понравились вам рассказы ребят? — спросила Вера, увидев на моем столе исчирканные карандашом распечатки рассказов.
— Как… э-э-э… понравились? Да так сразу и не скажешь.
Второй день у меня болела голова, и анальгин помогал, как мертвому припарки. Лето выдалось «пятнистым» — в один и тот же день солнце сменяло дождь, дождь сменял солнце, а иногда лил прямо в его присутствии, и давление, соответственно, прыгало, как сумасшедшее. Впрочем, по сравнению с Пекином, где во время наводнения утонуло более ста человек, или Берлином, где в июле выпал снег, у нас было не так уж плохо. Но и не настолько хорошо, чтобы я был готов обсуждать написанные ребятами рассказы.
Хотя они этого ждали и насторожились, услышав Верин вопрос. Не исключено, кстати, что они же ее ко мне с этим вопросом и подослали.
Но, что им сказать, ума не приложу.
Я снял очки, потер глаза и некоторое время, глядя на Веру, видел только мутное темно-красное пятно.
— Рассказы слишком велики для «ЧАДа». Три, четыре, пять машинописных страничек, максимум девять тысяч знаков — это все, что мы можем себе позволить. Я не оговаривал листаж, поскольку он и без того очевиден.
— Мы старались, шеф, — проникновенно сказал Ваня Кожин, вырастая из-за моей спины, как призрак отца Гамлета. — Первый блин…
— Не верю, что первый, — сказал я, чувствуя, как невидимые пальцы сжимают затылок, и боль волнами катится по позвоночнику, аж до крестца. — Не верю, что старались и не понимали, что делаете! Что вы тут за панихиду развели?! Разве этого ждет от вас читатель, покупая «ЧАД»? За свои кровные рублики он хочет посмеяться, отдохнуть, расслабиться, а вы… Да это просто заговор какой-то!
— Ну что вы, шеф! — расторопная Света принесла мне стакан «Боржоми» и пачку «Пенталгина». Господи, хоть одна живая душа видит, как мне плохо! А все эти толстокожие графоманы…
Я проглотил пенталгинину, запил. Поправил очки и, мельком глянув на упаковку, ужаснулся перечню противопоказаний и побочных эффектов, вызываемых снадобьем, которым угостила меня секретарша. Нет, они определенно хотят меня в гроб вогнать! Хотя зачем бы им это? Делить мое наследство будут кредиторы, ребятам разве что стулья издательские на халяву достанутся…