Бросил винтовку, подбежал к жене, услышав от нее последнее:
– Прости, любимый…
Потом на губах Наташи стала пузыриться красная пена, и глаза ее – синь небесная – застыли, подернувшись свинцовой окалиной.
Как в руке оказался «манлихер», я и не заметил.
Бил врагов на выбор, как в тире.
Семеро пали.
Потом патрон заклинило. И над телом убитой жены я сошелся с ними врукопашную, используя австрийский автоматический пистолет как примитивную дубинку, благо ствол у него длинный.
Ну, не Джеки Чан я, и не Чак Норис.
Подсекли ноги.
Навалились массой.
Ударили об землю.
Сели на руки на ноги вчетвером, а пятый с размаху плюхнулся на грудь, выбив из легких весь воздух.
Кто-то крикнул:
– Приказано его живым брать!!!
Но тот, кто сидел на моей груди, глумливо ухмыльнулся щербатым ртом и ответил невидимому командиру:
– Будет он вам живой, но некомплектный.
После чего выхватил с поясных ножен бебут и воткнул его мне в правый глаз.
Потом – в левый.
Дикая боль… Последнее, что я ощутил в этом мире.
Мутный молочный свет вместо ожидаемой черной темноты – это все, что я увидел, когда очнулся. Молочный такой сумрак. Матовый. Попробовал дернуться, но тело мое оказалось плотно упаковано.
«Плен, – первое, что пришло в голову. – Приехали. Максим Грек. Триптих темперой. «Слепой страстотерпец», мля, как на иконе».
Как же пить-то хочется… Сушняк, как с хорошего такого похмела. Рот как наждачкой обработали. Да, да… Оно самое: вокруг ва-ва, во рту ка-ка, головка бо-бо, денежки тю-тю.
Но больше, чем пить, – хочется как раз наоборот.
А еще больше хочется определенности.
Дернулся еще раз – бесполезно. Скрутили на совесть за все отростки. Как же я теперь отлить-то смогу? Разве что под себя. От нерадостная перспективка…
– Мм… – только и смог произнести.
Язык опух и еле шевелился.
И никто, натурально никто не отозвался на мои потуги к общению.
Потом пронзило мыслью: «Плен!»
Наташа!!!
Суки рваные, всех унасекомлю! Дайте только руки отвязать – всех без яиц оставлю!
Внезапное буйство вскипело в душе, и я забился в ремнях, как эпилептик.
Всех на тряпочки порву, как фуфайку!!!
При этом я по-прежнему ничего не видел, кроме мутной белесой мглы вокруг. Но слух работал хорошо.
Стукнуло справа, похоже, как дверью об косяк.
Возле меня столпились неясные силуэты.
– Мм… – попробовал я ругнуться на них матом.
И тут мое тело вдруг обмякло, перестало биться в конвульсиях, а глаза вскоре снова накрыла черная мгла.
Все. «Пленка кончилась. Кина не будет…»
Кто-то меня робко тормошил за плечо.
Голова была чугунная и соображала плохо. Даже ориентация в пространстве куда-то пропала.
Нижней частью тела я на чем-то сидел, а верхней – лежал, как поручик Ржевский в салате. Меня приподняли и уложили спиной на какое-то мягкое на ощупь, но почти вертикальное ложе. Голову и лицо стали вытирать мокрой салфеткой. И вообще обращались со мной вопреки ожиданиям бережно и даже ласково.
Глаза промыли, и я УВИДЕЛ!!!
Увидел перед собой торпедо автобуса, баранку рулевого колеса, лобовое стекло и желтый капот, упирающийся в огромный дуб.
Что за бред!
Пока пытался все это осмыслить, меня ворочали, как куклака какого. Осторожно раскрыли рот и сунули туда какую-то таблетку. И тут же поднесли к губам кружку воды.
– Жора, выпей это обязательно. Полегчает, – услышал заботливый голос.
Пришлось и пить, и глотать.
Повернул с трудом голову. Рядом со мной, справа, стояла натуральная пионерка, одетая как во времена Советского Союза на торжественный сбор. В синей юбочке, галстуке красном на белой сорочке и прической в два конских хвоста над ушами. Вот только сиськи были у нее совсем не пионерские. Номер четвертый где-то.
– Где Наташа? – спросил я эту пионерку о главном.
– Какая Наташа? – переспросила меня та удивленно.
– Синевич, – прохрипел этой непонятливой деве.
Говорить что-то мешало в гортани.
– Наташка! Синевич! – крикнула пионерка куда-то мне за спину. – Греби сюда, тебя Жора кличет.
– Зачем? – раздался сзади знакомый звонкий голос баронессы.
– Вот ты сама это у него и выясни. – А пионерка-то ехидная оказалась.
Секунд через тридцать рядом со мной, сменив пионерку, появилось красивое свежее лицо баронессы Наталии Васильевны фон Зайтц, моей венчанной жены. И соответственно бывшей баронессы.
Жива! Слава богу!
Сделал неловкую попытку улыбнуться.
В ответ Наташка тоже разлепила губы и показала замечательные ямочки на щеках. Но вела она себя совсем не как моя жена. Как чужая девушка на выданье.
Я протянул руку, и Наташа взяла ее в свои ладошки, для чего присела рядом со мной на корточки. Наши глаза оказались на одном уровне. Стало легче общаться. Только вот мысли дурацкие какие-то бегали в голове, щекоча мозги, как муха бархатными тапочками. Типа, а когда Наташа успела подстричься? У нее вроде шикарные такие волосы были, длинные. Но сказал другое:
– Наташа, я только тебе могу верить. Ты скажешь правду?
– Конечно, Жорик, ничего, кроме правды, – охотно откликнулась она на мой вопрос.
И смотрит заинтересованно синими брызгами. Как точен был поэт!
– Что со мной случилось? – Впился в ее глаза жестким взглядом, чтобы не пропустить, когда по ним станут врунчики бегать.
– Тебе просто стало плохо. Ты потерял сознание за рулем, но успел нажать на тормоз, и в дуб мы не врезались. Спасибо тебе за это. А потом Роза дернула ручной тормоз. Вот и все.
– С чего вдруг мне в обморок падать? – удивился я.
– Наверное, ты переутомился, – заявила Наташа, – пока шла вся эта бешеная подготовка к этому корпоративу. Я так думаю…
– А мы где?
– В подмосковном поместье «Сибнедр». Ворота проехали. Скоро площадка будет.
– Спасибо, милая.
Наташа на слова «милая» удивленно подняла брови.
– Спасибо, я все вспомнил. Сейчас поедем.
Наташа встала. Она оказалась также одета пионеркой.
– Кстати, как твое отчество? – уточнил я у нее.
– Васильевна, – ответила Синевич.
– Ты из Гродно?
– Да, – улыбнулась она. – А что?
– Судьба. Вот что, – ответил я ей, улыбнувшись. – Кисмет. Иди, садись на место. Спасибо тебе. За все. Еще увидимся сегодня.
И я озорно подмигнул ей.
Видно, таблетка подействовала, та, которой меня «пионерка» Роза пичкала, и мне стало намного лучше. По крайней мере довести автобус на маленькой скорости здоровья хватит. Пора деньги отрабатывать, а то больше не дадут.
Потыкавшись «тяпкой», задним ходом отъехал от дуба.
Передо мной виднелась развилка дороги, которую венчал сбитый мною столбик невысокого фонаря. Он-то и не дал врезаться в дерево. Плюс еще скорость была небольшой. Повезло, однако. Могло все быть намного хуже. Вокруг хоть и окультуренный, но все же лес.
Так, куда нам теперь? Вправо-влево? Вроде вправо. Поглядел на ладони, вспомнил, что точно вправо. Переключил передачу, выжал сцепление, тронул акселератор и вырулил на нужную дорожку.
Знакомая корпоративная площадка встретила веселым гамом. Оркестр разогрева уже лабал что-то веселенькое. А вокруг все было украшено согласно утвержденному проекту.
Празднично одетый офисный планктон хаотично перемещался по площади, оставляя свободной ее центральную часть, где стояла маленькая группа мужчин. Приглядевшись, увидел в центре этой группы САМОГО. Хозяина всея «Сибнедр». Странно, вроде Ругин говорил, что САМ только ожидается из Лондона. Ну, раз так, то пора нажимать на наш неприличный клаксон. Привлечь внимание начальства к сюрпризу. В наших палестинах главное – не как сделать, а как подать.
Автобус припарковал напротив начальственной группы.
По сигналу клаксона весь директорат как по команде повернулся в нашу сторону.
Я первым вышел из автобуса, нещадно дудя в мятый медный горн. Даже получилось что-то типа «Взвейтесь кострами…». Хреново, конечно, получилось, но лучше так, чем вообще никак. Стиль – это наше все!
Оркестр дисциплинированно смолк с первыми же нотами, выдавленными мной из горна.
За мной на площадку повыскакивали «пионерки», почему-то захватив с собой свои объемные кофры с косметикой. Хотел сказать им, чтобы бросили все в автобусе, но рот был занят горном. Потому плюнул мысленно на это. Главное – однообразно.
Пионерки выстроились перед автобусом, как экипаж боевой машины на параде, а я, помахивая горном, пошел к директорату докладывать о прибытии эскорта. Пора мордой торговать, раз уж я здесь.
САМ – лысоватый плюгавенький мужичонка маленького росточка, крючконосый, с остатками черной когда-то шевелюры, стоял, держа руки в карманах, отчего оба разреза его дорогого пиджака фасона «мечта пидараса» растопорщились в стороны, и смотрел он вокруг себя с долей высокомерного презрения адепта культа, знающего высшую истину, но обязанного играть роль записного демократа.
