Выпили. Помотали головами. Доглодали куру и заказали вторую. Мертвый Подпоручик, подумав, устроил физиономию в блюде с костями, поерзал и захрапел. Из него снова стали расти георгины.
– Вот это тоже по-нашему, – сказал Савва Иваныч. – Отключился, сопит – и хоть ты пять атомных бомб швыряй. Да, Гай, дом-то твой исчез…
– Как это?
– А вот так это. Нету. Одна Белая Мышь уцелела.
– А Данута?
– Это которая?
– Была такая девушка, – сказал Гай. – Она меня подобрала на окраине, когда разбился вертолет. Я у нее две недели жил.
– Пожил, и довольно, – веско сказал Савва Иваныч. – Не возвращайтесь к былым возлюбленным… А на верблюде, на златом блюде, сидели бляди… А что до тоски с печалью, то это поэтическая ерунда. Мы по природе своей способны отдавать себя одной-единственной женщине, Гай, это в нас прямо-таки в генах закодировано… Просто Ромео с Джульеттой очень вовремя умерли. Черт их знает, что у них там получилось бы через год-два счастливого брака. Скорее всего, ничего хорошего – пеленки, детки, с газеткой перед телевизором, подгоревшие котлеты, измены по мелочам, развод… Ерунда все это, Гай. Прежде Евы была Лилит, Пирам и Тисба опять-таки успели умереть вовремя. А Наташа Ростова, между нами говоря, – клуша клушей…
– Иди ты, – сказал Гай. – Ты же сам вечно ноешь, что хорошо бы кто-нибудь тебя полюбил. Нелогично, Савва…
– Это я от плохого настроения, – признался Савва. – Счастливая любовь расхолаживает, Гай. Неудачная – возвышает. Ты человек творческий, сам должен знать. Так что мотай к Алене со спокойной совестью. А пока давай выпьем.
Мертвый Подпоручик неожиданно проснулся и с полуслова продолжал спор, начатый, очевидно, еще во сне с кем-то приснившимся. Суть заключалась в том, что стреляться глупо, потому что все равно помрешь. Закончив монолог, он огляделся в ожидании аплодисментов, но таковых не прозвучало, и он, не обидевшись, сговорчиво рухнул назад, в тарелку.
Выпили уже вдвоем – незнакомец, оказалось, успел к тому времени превратиться в многофигурный антикварный шандал с чертовой дюжиной черных свечей и смирнехонько стоял на стуле.
– Слабак, – плюнул Савва Иваныч. – Ну, посошок, Гай. – Он оглянулся и зловеще прорычал: – Ага, сподобил господь, жидомасоны на горизонте…
Прихватив за горлышко бутылку и нырнув в толпу у стойки, Гай поднялся и пошел к выходу, слегка покачиваясь. За спиной с мерзким дребезгом разлетелось стекло, огромное, судя по звуку, – ну да, там допрежь висело какое-то зеркало… Орали дурноматом: «Киш мир ин тохас!» – летели стулья, и победно орал Савва Иваныч. Все было как всегда.
Каким образом Гай отыскал квартиру Алены, он и сам не знал. Многому здесь можно было научиться.
Выпито было уже по три чашки кофе, а разговор упорно не клеился. Света они не зажигали, за окнами стемнело, в зените расположилось созвездие Звездного Герба Дау – двадцать голубых, зеленых и красных звезд, словно нарисовавших пунктиром контур распластавшего в полете крылья ушастого филина. Гай вдруг вспомнил, что только здесь увидел впервые в жизни настоящего живого филина, да и то вдребезги пьяного.
Алена полулежала, откинувшись на спинку дивана, короткий слабо светящийся халатик не закрывал круглые колени, сигаретка дымилась в опущенной руке, а Гай все еще не знал, с какой стороны подступиться.
– Ты знаешь, а Белая Мышь в нашем лифте поселилась, – сказала Алена, не оборачиваясь к нему. – Снова факты собирает.
– Да?
– Ага.
– Ох, придавлю я ее под горячую руку…
И снова молчание.
– Гай, больно не будет? – спросила Алена.
– Не будет, – сказал Гай.
– Ты знаешь, меня в шестнадцать лет едва не сделали женщиной, – сказала Алена. – Раздевать уже принялся, дурак этакий, а мне вдруг скучно стало, я его и прогнала.
– Меня ты, случайно, прогнать не собираешься?
– Да нет…
– Тогда?
– Ох, дай ты девушке с духом собраться… Гай, а крови много будет?
– Мало, – сказал Гай. – Иди сюда.
– Иди сам. Должна же у меня быть девичья гордость, как ты думаешь?
– Сам так сам, – сказал Гай. – Я человек не гордый.
– Как ты считаешь – может, мне посопротивляться для приличия? Будешь потом говорить, что сразу поддалась…
– Глупости, – сказал Гай, осторожно опуская ее на диван. – Нам нужны гордые девушки, но не стоит делать из девичьей гордости культа. И вообще, я всегда считал, что девичья гордость – в умении непринужденно отдаться.
– Это и есть хваленое мужское превосходство?
– Просто-напросто цинизм, – сказал Гай. – Здоровый такой цинизм. В разумных пределах.
– А как его увязать с нежностью?
– А никак не нужно его увязывать. Одно другому вряд ли мешает.
– Думаешь?
– Ага.
Целоваться она в самом деле не умела, но пыталась на ходу наверстывать упущенное, и это было даже интересно. Пуговицы от халатика покатились куда-то под диван, под халатиком не оказалось ничего, кроме Алены, а Алена была горячая, но, хотя и дышала возбужденно, и кусала его губы, продолжала упорно сжимать колени, подставляя зацелованные груди, и прошла, казалось, целая вечность, прежде чем ее ножки расслабленно раздвинулись, открывая самое укромное девичье местечко, тут же ставшее женским, но не менее укромным – по нашим дремучим рассейским представлениям, избежавшим западной сексуальной революции во всем ее примитиве, скопированном с какого-нибудь зачуханного суслика.
Для первого раза она выдержала удивительно долго, что само по себе было большим достоинством.
– А вообще-то это изрядное идиотство, – заявила разгоряченная Алена, не успев как следует отдышаться. – Сплошные судороги. И все время кажется, будто тебя вскрывают, как консервную банку.
– Тебе не понравилось?
– Понравиться понравилось, – задумчиво резюмировала Алена. – В этом что-то есть. Своя прелесть, и так далее. Только мне непонятно, за что эту возню называют любовью. Нет-нет, дай передохнуть, всю меня искусал… Форменный садизм, соски так и горят. Нет, семантика здесь явно подгуляла. Тебя кусают, мучают на все лады, и это называется любовью. Ну хоть нежность-то ты ко мне по крайней мере испытываешь?
– Испытываю.
– Врешь?
– Ни капельки. Испытываю, честное слово.
– А я тебе еще нужна?
– Что за вопрос! Конечно. Ночь только началась.
– Ничего себе! – возмутилась Алена. – Хочешь сказать, что собираешься до утра меня мучить?
– А иначе зачем огород городить?
– Ой… сама кусаться начну.
– А я тебя и будить не буду, если уснешь. Так даже интереснее.
– Вот это я попала так попала… – пожаловалась Алена. – Веселенькая перспектива… Одно утешение – все это довольно приятно. Нет, Гай, ну что ты в самом деле, потерпи немножко, никуда я не денусь.
