— Ну так что, — улыбнулась во сне Сеси, — чего вам сегодня хочется?
— Я… — сказал Питер.
— А может… — сказали Вильям и Филип.
— Не могла бы ты… — сказал Джек.
— Устроить вам экскурсию в местный сумасшедший дом, в свихнутые мозги тамошних постояльцев? — догадалась Сеси.
— Да!
— Заметано! — сказала Сеси. — Бегите в сарай, ложитесь на свои койки. Приготовьтесь, улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!
Как пробки из бутылок, вылетели их души. Как птицы, они помчались. Как сверкающие иглы, вонзились в головы четырех старожилов психушки.
— Ах! — блаженно вздохнули кузены.
А пока они там ахали и охали, сарай загорелся.
В последовавшей неразберихе, во всех этих криках, поисках ведер и беготне за водой, никто и не вспомнил про обитателей сарая, никто не подумал, какой номер могут выкинуть экстравагантные кузены и мирно спящая Сеси.
К несчастью, она так глубоко погрузилась в бурное, переменчивое море своих снов, что не почувствовала ни жара, ни даже того жуткого момента, когда провалилась крыша сарая и вспыхнули четыре человекоподобных факела. Затем земля и небо содрогнулись от громового удара, развеявшего материальные оболочки несчастных погорельцев на все четыре стороны, а Сеси проснулась с криком таким отчаянным, что их души стремглав бросились домой. На момент взрыва кузены все еще бродили по палатам сумасшедшего дома, залезая то в один, то в другой череп, восхищенно глазея на искрящиеся вихри, раскрашенные во все цвета безумия, на мрачные радуги кошмара.
Не в силах поверить, что случилось несчастье, Сеси вскочила на ноги и выглянула в чердачное окошко.
— В чем дело? — крикнул Джек из ее разинутого рта.
— Откуда столько дыма? — спросил Филип шевеля ее губами.
— Господи, — простонал Вильям, глядя из ее глаз.
— Сарай сгорел, — сказал Питер. — Мы пропали.
Все глаза Семьи, сильно смахивавшей сейчас на труппу бродячего минстрел-шоу,[6] недоуменно вскинулись.
— Сеси? — простонала мать. — С тобой там кто-нибудь есть?
— Я, Питер! — крикнул Питер.
— Филип!
— Вильям!
— Джек!
Семья потрясенно слушала эту перекличку. И молчала. А затем голос одного из кузенов тревожно спросил:
— Вы спасли хотя бы одно тело?
Невыносимая тяжесть этого вопроса вогнала семью по колено в землю.
— Но… — Сеси осторожно потрогала свой подбородок, свой рот, свою голову, внутри которой толкались и ссорились четыре живых призрака. — Но мне-то что с ними делать? — Ее глаза тоскливо блуждали по черным, закинутым вверх лицам. — Так же нельзя, чтобы они навсегда оставались в моей голове!
То, что она кричала дальше, а также то, что балаболили кузены, отталкивая друг друга от ее языка, и то, что говорили члены Семьи, забегавшие по двору как ошпаренные, потерялось в треске и грохоте рухнувшего сарая.
Капризный октябрьский ветер то задувал в окно чердака, то наваливался на стены, кружил и разносил по округе быстро стынувший пепел.
— Мне кажется, — сказал отец.
— Не кажется, а так и есть, — сказала Сеси, не открывая глаз.
— Этих кузенов, — продолжил отец, — нужно куда-нибудь пристроить. Найти им какое-нибудь временное прибежище до той поры, когда мы что-нибудь сообразим насчет новых тел.
— И лучше бы побыстрей, — сказали изо рта Сеси четыре голоса, низкий, высокий и два посередке.
— В нашей семье должен быть хоть кто-нибудь с небольшим свободным помещением, ну скажем, на задах мозжечка, — сказал в темноту отец. — Добровольцы, вперед!
Серия глубоких вздохов. Тишина. И тут…
— Я выдвигаю кандидатуру достойнейшего из достойных, старейшего из старейших и прошу вас ее поддержать, — прошелестела Тысячу-Раз-Пра-Прабабушка.
Все головы дружно повернулись к дальнему, затянутому паутиной углу, где стоял, привалившись к стене, их древний Нильский Прадедушка, очень похожий на сухой, осыпавшийся сноп четырехтысячелетней пшеницы.
— Нет! — сухо прохрипел Пра-Пра-Пращур.
— Да! — Прабабушка снова прикрыла глаза и скрестила хрупкие, как тростинки, руки на стянутой пеленальным полотном груди. — Ты не можешь пожаловаться на нехватку времени.
— И еще раз нет! — прохрипел замогильный сноп.
— Это, — строго прошелестела Прабабушка, — наша Семья, прекрасная в своей необычности. Мы бродим по ночам, летаем вместе с ветрами и странствуем с грозами, мы творим чудеса, живем тысячелетиями — или даже вечно, кто как. В общем и целом, мы — Семья, на которую можно опереться, к которой можно обратиться за поддержкой в те минуты, когда…
— Нет, нет и нет!
— Молчи. — Левый глаз, огромный, как Звезда Индии, распахнулся, яростно вспыхнул, потускнел и угас. — Начнем с того, что это просто неприлично, когда четверо не слишком воспитанных молодых людей буянят в голове юной девушки. А вот ты, ты мог бы научить их очень многому. Ты стал зрелым мужчиной за много веков до того, как Наполеон прогулялся туда-обратно по России, или Бен Франклин умер от оспы. Этим молодым людям было бы очень полезно пожить какое-то время в твоем черепе, поучились бы хоть хорошим манерам. Ты же не станешь этого отрицать?
Престарелый пращур с Белого и Голубого Нила обреченно пошуршал своими погребальными колосьями.
— Значит, решено, — сказала черная хрупкая скорлупа, бывшая когда-то фараоновой дочерью. — Дети, вы слышали?
— Слышали! — нестройно гаркнули изо рта Сеси истомившиеся ожиданием кузены.
— Двигайтесь, — скомандовала четырехтысячелетняя мумия.
— Сей секунд! — гаркнула непутевая четверка.
А так как не было никаких указаний, какой из духов должен перебираться первым, возникла краткая неразбериха, призрачная субстанция не потекла ровной струей, а бурно, взбалмошно взвихрилась.
Древнее лицо Пращура ожило четырьмя различными выражениями, четыре землетрясения сотрясли его хрупкий остов. Четыре улыбки разыгрывали гаммы на пожелтевших клавишах его зубов. Прежде чем Старейший в Семье сумел что-либо возразить, четыре невидимые силы уже тащили его — четырьмя походками, с четырьмя разными скоростями — вниз по лестнице, к выходу из дома, через лужайку и, по заброшенной железнодорожной колее, к видневшемуся на горизонте городу, в его пшеничном горле клокотал многоголосый хохот.
Спустившееся на веранду семейство молча наблюдало за одинокой фигурой, совершающей групповую прогулку.
А наверху, на чердаке, Сеси спала с открытым ртом, чтобы освободиться от последних отзвуков многоголосого крика.
