Так начинался роман «Ничего, кроме счастья». Я машинально проглотил еще два абзаца, потом все же оторвался и с неохотой убрал лист в папку. Дипломат с рукописями весил килограммов десять. Ничего, своя ноша не тянет. Я проверил карманы: машинка, дискеты, ключи, тетрадь.
Я снова покидал эту квартиру, теперь уже навсегда. Возникло желание повыдергивать из розеток телевизор, компьютер и прочую технику, но делать этого я, конечно, не стал — вечером придет с работы Алена, да и младшенький скоро притащится. Только бы он не смотался от Люсьен раньше времени, ведь нам еще нужно переодеться. Я прикинул, в каком состоянии находятся мои носки, и решил, что вернусь в две тысячи шестой год в кроссовках на босу ногу.
Дверь не скрипнула, замок не заело. Прощай, образцово-показательный кошмар! Мне так и не удалось найти причину нашего развода. Я не выпускал Алену из поля зрения ни на секунду, вслушивался в каждую ее фразу, а потом анализировал слова до тех пор, пока они не теряли всякий смысл. Тем не менее за прошедшие двое суток я не откопал даже и намека на грядущий разрыв.
По сравнению с субботой, на улице заметно потеплело. Некоторое время я колебался: позвонить Мише сейчас или сделать это после похода в редакцию? Суеверие одержало верх: сначала отдам романы.
До метро оставалось метров двести, когда рядом со мной затормозила черная «Волга» с тонированными стеклами и синим маячком на крыше. Не успела она остановиться, как двери синхронно открылись. Из машины выскочили двое крепких парней и уверенно заняли позиции по обе стороны от меня.
— Документы есть? — без предисловий спросил тот, что встал справа.
— Нет, — быстро ответил я, даже не успев удивиться.
— В машину! — скомандовал незнакомец, царапнув меня по руке чем-то холодным.
Второй, мимолетно пробежавшись по моим карманам, как бы невзначай сжал мне локоть — совсем не больно, но пальцы, державшие ручку кейса, вдруг онемели, и чемоданчик очутился на земле. Единственным свидетелем этого события оказался милиционер на другой стороне улицы, но за происходящим он наблюдал с явным одобрением.
Машина стремительно набрала скорость и, выскочив на проспект, заняла левый ряд. Я сидел сзади, с обеих сторон зажатый твердыми бедрами похитителей.
— Я — Третий. Отработали. Возвращаемся, — монотонно напел в трубку лысый крепыш в коричневом пиджаке, развалившийся на переднем сиденье. — Как? — бросил он не оборачиваясь.
— Чистый, — доложил тот, что меня обыскивал. — Сундук не смотрели.
Лысый удовлетворенно кашлянул и потерял ко мне интерес. Собственно, интереса и не было, он даже не удосужился глянуть, того ли они взяли.
Только сейчас я испытал настоящий испуг. Постовой к захвату отнесся спокойно, и это означало, что я попал в руки правосудия, а не загадочной русской мафии, о которой известно лишь то, что она существует.
— Вы кто? — осмелился я наконец спросить.
— А разве я не представился? — искренне удивился тот, который спрашивал документы. И широко, как Гагарин на фотографии, улыбнулся. — Оперуполномоченный лейтенант Орехов.
— Очень приятно, — сморозил я.
— Не зарывайся, не надо, — предупредил Орехов.
Сквозь затемненные стекла город выглядел по-вечернему умиротворенным. Его жителям не было никакого дела до черной «Волги», несущейся по полосе для спецтранспорта.
— Не жмет? — участливо поинтересовался веселый опер. Он поднял левую руку и потряс ею в воздухе — вслед за ней потянулась и моя правая, и до меня дошло, что я сижу на коротком хромированном поводке наручников. — Браслеты не жмут, говорю?! — гаркнул Орехов мне в самое ухо. Он отчего-то заржал, хлопая себя по ляжкам твердыми блинами ладоней, и моя кисть угодливо задергалась в такт.
Поездка закончилась во дворе большого желтого дома на Петровке. Из машины мы вылезли втроем: я, Орехов и его шеф. Зайдя в здание через скромный, явно не парадный вход, мы поднялись по лестнице, и коричневый пиджак предъявил вахте удостоверение. После гудящего томления в лифте я очутился в начале длинного коридора с вытоптанной дорожкой. По обеим стенам шли ровные шеренги одинаковых дверей с латунными номерами и картонными табличками. Шрифт на них был таким мелким, что ни званий, ни должностей я разобрать не мог.
Дойдя до середины коридора. Лысый остановился. Карточка с фамилией на двери отсутствовала.
Комната смахивала на подсобное помещение — она казалась слишком неодушевленной даже для милицейского кабинета. Между казенными шкафами из ДСП был втиснут письменный стол, покрытый слоем пыли; сбоку, на свободном пятачке примостился стул с так называемым мягким сиденьем из грубой ткани. На широком подоконнике загибалось какое-то растение в треснувшем пластмассовом горшке. Под самым потолком на стене явственно проступал светлый прямоугольник от недавно снятого портрета.
За столом восседал грузный мужчина предпенсионного возраста с отечным лицом.
— Федорыч, забирай, — сказал Лысый, и Орехов расстегнул браслеты — сначала свой, потом мой.
Провожатые удалились, оставив меня наедине со следователем. Ожидая начала беседы, я неловко встал в центре комнаты, но Федорыч не торопился. Он продолжал сидеть, уставившись на мои ботинки, и, чтобы как-то о себе напомнить, я переступил с ноги на ногу.
— Знаешь, на кого руку поднял? — вкрадчиво произнес он.
— Это какая-то ошибка.
— Плохо играешь, — помедлив, заметил Федорыч. — Что в чемодане?
— Рукописи.
— Показывай.
Он брезгливо потрогал папки и бросил их обратно. Потом осторожно, как сапер, простучал стенки кейса.
— А здесь? — спросил он, встряхнув дискеты.
— То же самое.
— А в тетрадке?
— Сюжеты для будущих книг.
— Ташков, ты что, писатель?
— Балуюсь.
— Понятно. А в свободное от баловства время тачки уводишь, — заявил он с такой уверенностью, что мне стало тоскливо.
Миша — угонщик? Чушь. Он неспособен, да и не было такого в моей биографии. Но что это за странный арест? Почему меня не допрашивают, не заполняют никаких документов? Будто с Петровки я прямиком отправлюсь в лагерь.
Машинка лежала с самого края. Эту проблему она могла бы решить одним махом: прыг, и я дома. И Миша расплачивается за свои грехи самостоятельно.
— Ничего я не увожу, — заявил я, однако следователя это, похоже, не убедило.
— Конечно. Особенно вчера. Не увел красный «ЗИЛ-917», не разбил ему левый бок, а вечером не бросил его на улице Андреева.
— Я вчера с женой был. Весь день.
Следователь смерил меня взглядом и многозначительно улыбнулся.
— Если бы я вел твое дело, я бы тебе этого не сказал. Ну, по крайней мере, не сейчас. А так скажу. Вчера вечером тебя, пьяного в тесто, видели у метро «Коньково».
