Эволюция, покончившая с каменным веком, была обусловлена не развитием земледелия, как это было у человека. У ифриан все началось с систематической пастьбы, а затем и одомашнивания крупных травоядных — таких, как мауки, и более мелких длиннорогих майо. За этим последовало изобретение полозьев, колеса и прочего, что позволило ифрианам легче передвигаться по земле. Земледелие появилось позднее как придаток к скотоводству, для выращивания кормов. Избыток пищи освободил время для путешествий, торговли и широкого культурного обмена. Отсюда возникли более сложные и крупные социальные ячейки.
Их нельзя назвать цивилизациями в строгом смысле, поскольку на Ифри никогда не было настоящих городов. У крылатого и поэтому мобильного народа не было нужды селиться тесными группами ради поддержания более близких отношений. Однако центры оседлости все же возникали. Они были промышленными — например, горнодобывающими и металлургическими; торговыми и религиозными; укрепленными на случай поражения одной группы другой в воздушном бою. Но все они были мелкими, и население не оседало в них надолго. Кроме баронов с их дружинами, в таких поселениях обитали в основном рабы с подрезанными крыльями а в наши дни их заменили автоматы. Подрезка крыльев — самый простой способ удержать раба; но поскольку перья отрастают быстро, пленных обычно обещали отпустить на волю после определенного срока верной службы и тем обеспечивали их покорность. Поэтому рабство так глубоко укоренилось в доиндустриальном ифрийском обществе, что не полностью исчезло и по сей день.
«Ну а мы воскрешаем его в Империи, — подумал Рошфор. — В рамках закона, конечно, — как наказание, скажем, чтобы получить какую-то пользу от осужденных преступников; и все же мы воскрешаем то, что у ифриан уже отмирает. В чем мы тогда нравственнее их? И в чем правее? — Рошфор выпрямился на стуле. — Я — человек».
Гибкая блондинка со старомодным эсперансийским пристрастием к простоте туалета, Ева Дависсон составляла приятный контраст с Филиппом Рошфором, что ясно сознавали они оба. Он был высокий, худощавый, хотя и атлетически сложенный молодой человек с правильными чертами лица, широким носом и полными губами, смуглый и с блестящей гривой вьющихся черных волос. Его форма граничила с пределом пышности, допустимой для офицера — пилотка набекрень, выгоревшая под солнцем Империи, окаймленный золотом голубой мундир, алые кушак и плащ, белоснежные брюки, заправленные в низкие сапоги из настоящей бычьей кожи.
Они сидели в тихом флервильском ресторанчике у окна, открытого в сады и звезды. Живой сонорист играл что-то старое и сентиментальное; ароматные, чуть пьянящие испарения наполняли воздух; парочка небрежно поглощала горячее, больше внимания уделяя шампанскому. И несмотря на все это, Ева не улыбалась.
— Эту колонию основали люди, верившие в мир, — сказала она скорее скорбным, чем обвиняющим тоном. — Здесь много поколений подряд не было никакой армии — люди полагались на добрую волю тех, кому помогали.
— Добрая воля кончилась с приходом Смуты.
— Знаю, знаю. Я не участвую в демонстрациях, и мне все равно, что скажут мои друзья, когда узнают, что я встречалась с имперским офицером. И все же, Фил, солнце по имени Паке, планета по имени Эсперанса[3] готовятся к войне. И это горько.
— Было бы горше, если бы напали на нас. Авалон недалек, и они скопили там большие силы.
Ее пальцы сжали ножку бокала.
— Чтобы Авалон напал на нас? Я встречалась с авалонцами, с обеими расами. Они прилетали сюда торговать или как туристы — я и сама не так давно побывала там. Я хотела просто посмотреть живописную планету, но меня так чудесно принимали, что не хотелось возвращаться.
— Должно быть, люди там переняли ифрийские манеры. — Рошфор сделал длинный глоток, смакуя вино и надеясь, что оно прогонит его раздражение. Он не собирался этим вечером говорить о политике. — Как приятные, так и менее приятные.
Она пристально посмотрела на него в слабом свете и тихо сказала:
— У меня такое впечатление, что вы не одобряете смешанных колоний.
— В общем, да. — Он мог поддакивать ей, со всем соглашаться, увеличивая тем свои шансы уложить ее потом в постель. Но это было не в его духе, причем девушка нравилась ему и чисто по-человечески. — Я считаю, что надо быть самим собой и отстаивать свое мнение.
— Вы прямо супрематист, — сказала она — довольно мягко, впрочем.
— Если это означает, что человечество — правящая раса и большинство лидеров Технической цивилизации происходит из нее — да, меня, пожалуй, можно назвать супрематистом, — признался он. — Это не значит, что мы за свою историю не нагрешили и не натворили глупостей или что мы имеем какое-то право угнетать других. Я признаю, что мы можем быть наилучшими друзьями с ксенософонтами. Просто не надо им подражать.
— Вы считаете, что Терранская Империя — это сила, творящая добро?
— В целом да. Она совершает и зло — но этого никому из смертных не избежать. Наш долг — исправлять ущерб… и насаждать ценности, которые Империя, несмотря ни на что, хранит.
— Вы, наверное, видели не так уж много зла.
— Потому что я с Терры? — хмыкнул Рошфор. — Дорогая, вы напрасно воображаете, будто родную систему населяют исключительно аристократы. Мой отец — мелкий чиновник Социодинамической Службы. Его работа вынуждала нас постоянно странствовать. Я родился в Селенополисе — это космический порт и промышленный центр. Несколько впечатляющих лет я провел на Венере, бедной и преступной планете, которая так и не сумела достичь уровня Терры. Во флот я поступил рядовым — не из протеста, а из мальчишеского желания посмотреть Вселенную, и в школу пилотов меня направили только через два или три года; тем временем я познакомился с изнанкой не одного мира. В космосе есть что исправлять. Давайте же исправлять, а не разрушать. И защищаться! Черт, — сказал он откровенно, — я хотел разговорить вас, чтобы вы не были так серьезны, и вот вам результат.
Девушка засмеялась и подняла свой бокал:
— Тогда давайте поможем друг другу выйти из серьезного настроения.
Так они и сделали, и отпуск Рошфора стал оправдывать себя. К счастью, потому что через две недели его отозвали: «Анса» уходила в космос. За много световых лет от Пакса она присоединилась к флоту, который скрытно группировался в темных просторах Вселенной, — и сотни кораблей двинулись к Ифрийской Сфере.
Совещание велось по селектору — как почти все совещания в эти дни. Это противоречило старым авалонским правилам хорошего тона, зато экономило время, а времени, как сознавал Дэниел Холм, оставалось в обрез.
