Ираклион, 12 февраля 1945. 14 часов
:Потом члены экипажей В-26, выполнявшие рутинные прыжки со средних высот из салона С-47 (прыжки эти не имели ни малейшего практического смысла, но их положено было совершить, и всё), рассказывали, что майор Джейкс, инструктор-парашютист, имеющий за плечами более десяти тысяч прыжков, был чем-то глубоко подавлен, но виду старался не показать. В самоубийство никто не верил, однако не находилось объяснений, почему это он вдруг пронесся, обгоняя всех уже выпрыгнувших, безвольно мотаясь в потоке воздуха - и не сделал даже попытки раскрыть парашют, отлично уложенный и вполне исправный. И никто из тех, кто выполнял эти злосчастные прыжки, не осмелился поделиться с друзьями странным гнетущим ощущением: что в салоне, кроме парашютистов и инструктора, был кто-то еще: Потому что никто не хотел отправляться на прием к психу-психологу, рыдавшему этой ночью на весь лагерь. Волков же прямо с аэродрома поехал в Ираклион. Надо же, этот дурень-майор осмелился угрожать ему: в суд он подаст: Ха! Эти американцы: Неподвижное тело помощника коменданта ожидало его в собственной теплой и уже, наверное, мокрой - постели. Как утром он изумился и перепугался, бедняга: Волков почувствовал, что улыбается до ушей. Именно для таких клиентов у него был припасен собственноручно изготовленный маленький складной ад. Помощник коменданта лежал, неестественно длинный, с костяным носом и желтыми бумажными щеками - почти труп. Волков потрогал ему пульс: за сто двадцать. Ну-ну: Выдохнув и задержав на выдохе дыхание, Волков скользнул вверх. Изогнулся, вытянулся - и попал туда, где запер американца. Оставаясь пока невидимым, осмотрелся. Спеленатый по руками и ногам, американец раскачивался под кроной дерева. Прочные паутины образовывали гамак. Несколько лохматых пауков размером с овцу прохаживались по сучьям, поднимались и спускались по стволу. Когда паук приближался к гамаку, жертва начинала судорожно биться: - Ну что, забрать тебя отсюда? - спросил Волков. - Или не надо? Американец закричал, запрокинув голову. Голоса у него уже почти не было, но он кричал. Волков схватил предателя за волосы и рывком вернул в Ираклион, в его собственную постель. И, не давая тому ни секунды передышки, зашептал на ухо: - Слушай меня, ты, сопля! Сейчас я тебе задам один вопрос. Если ты отвечаешь "да", мы с тобой работаем. Если "нет", возвращаешься к паучкам. И больше я за тобой не приду. Понял? Повтори: понял? - По: нял: - Теперь отвечай: будешь работать на меня? - Да: - Не слышу! - Да-а-а!!! - Вот и молодец: Сеанс связи у тебя во сколько? - М-меж: ду: пятью и: семью: - Ну и прекрасно, дружище. Все, вылезай из койки, умывайся, стройся. Тебе сегодня выходной лично от генерала Донована. Сейчас обсудим наши дела и планы: Кстати, ты еще не был в Италии? Сказочная страна, и туда мы направимся вместе - и скоро: И вот еще что, малыш. Я не голубой, да и ты, насколько я знаю, тоже. Но любить меня ты будешь - пылая страстью! Понял, сука? - По: нял: - Ну вот и чудненько, котик. А теперь вставай, вставай, утро давно:
Женева, 12 февраля 1945. 16 часов
План Антона был заманчив именно своей простотой и безыскусностью. Штурмфогель задал два-три уточняющих вопроса и остался вполне удовлетворен. У них имелись вечер и ночь на подготовку: Антон исходил из того, что братец Рекс неизбежно страдал от спермотоксикоза: разделяя кров с чувственной и красивой женщиной, вдыхая ее привлекательные испарения, он не мог в силу каких-то предрассудков разделить с нею и постель. Вчера вечером Ультима прямым текстом сказала Рексу, что сама найдет и приведет ему женщину и чтобы тогда он не смел воротить морду - на что получила совсем уже робкий и нерешительный отказ. Оставалось заинтересовать Ультиму:
Ираклион, 12 февраля 1945. 18 часов 30 минут
Мерри едва не взлетал над землей при каждом шаге - таким легким он чувствовал себя. Старый, привычный, родной панцирь страха был содран с него, сброшен: а новый еще не нарос. Произошло самое страшное - а он все равно жив. Жив. И теперь: теперь: теперь никто: Он даже не поседел за этот день. И глаза не ввалились. И не появился в них бешеный блеск. И руки не дрожали. Мерри шел весело и свободно. Волков знал свое дело. На краю маленькой площади с памятником Эль Греко посредине сидел на тротуаре у порога винной лавочки, скрестив по-турецки ноги, дурачок Аигеус. Он был настолько неподвижен, что по губам его ползали мухи. Рядом с ним лежали три таких же неподвижных неопрятных кошки. Мерри свернул в переулочек, поднимающийся круто вверх, и вошел в вечно открытую дверь: Волков не стал заходить следом, а обошел веселый дом с другой стороны. Там стояли грубый деревянный стол и несколько древних гнутых стульев с плетеными из лозы сиденьями. Он взял кружку местного светлого вина и сел спиной к стене, глядя на море. Оно было необычного цвета: дымчатым и лиловато-серым, будто вылиняло до основы, до дна. Немного подождав, Волков поднялся вверх. Он не стал уходить в невидимость: это снижало восприимчивость. Да и зачем? Никакой угрозы для себя он не ожидал. Да. Изменилось только море, став ультрамариновым, да еще - возник ветер, полный запахов: дыма горящей сухой листвы и травы, разрытой земли, свежих лепешек: Отставив кружку с вином, Волков встал. Земля чуть задрожала. Он отошел от дома и оглянулся. На крыше танцевал призрак: подобие человека, состоящего из языков холодного бледного пламени. - Что это? - изображая испуг, обратился он к хозяину кабачка - совершенно другому, не тому, который был внизу. - Плясунья, - охотно объяснил хозяин. - И не такое бывает, хотя бы вон в форте. Вреда от нее никакого, мы и не возражаем. Попляшет да к себе пойдет: Вот сейчас: хоп! Призрак на крыше стремительно сжался в длинное сверкающее веретено. Потом раздался словно бы вздох. Веретено вытянулось в сверкающую спицу и скользнуло в небо, полого изгибаясь к северо-западу. Несколько секунд след его висел в воздухе, потом растворился: - Ничего себе, - сказал Волков. - И часто у вас такие номера? - Не, не часто. С полгода не было. А теперь вот - буквально через день: Никогда не видел такого, что ли? - Чтобы вот точно такого - нет, - развел руками Волков. - Налей-ка мне, друг, еще кружечку: Допив вино, он вышел на площадь. Ее медленно пересекала, покачивая могучими бедрами, пожилая гречанка, ведя в поводу осла. Через спину животного был перекинут огромный свернутый ковер. Памятник стоял посредине клумбы. Цветы еще не цвели. Из дверей винной лавки вышли двое: щуплый подросток с большой картонной папкой под мышкой и крупный лысоватый грек в овчинном жилете. Подросток остановился, дал греку подержать папку и наклонился, отряхивая колени. Распрямляясь, болезненно поморщился. Рожа грека была сытая, лоснящаяся, довольная. Пидоры, брезгливо подумал Волков. А в лавке, наверное, притон:
