– Вы знаете, отчего они все поумирали? – спросила женщина. – Это озоновый слой, вернее, дыры в нем. Через них проникла радиация и убила собак.
– Коммунисты тому причиной, мексиканцы, правительство. Только те, кто признавал свою вину, на самом деле ни в чем не были виноваты.
– А вот этот немного похож на шакала, – сказал Сегура, глядя на снимок немецкой овчарки, который я сделал уже после смерти Аберфана. – Собаки ведь были очень похожи на шакалов, правда?
– Нет. – Я присел на полку, перед экранчиком проявителя, напротив Хантера. – Я уже рассказал вам все, что знаю о шакале. Я увидел, что он лежит на дороге, и позвонил вам.
– Вы сказали, что, когда увидели шакала, он лежал в крайнем ряду справа, – заметил Хантер.
– Правильно.
– А вы ехали в крайнем левом ряду?
– Да, я был в крайнем ряду слева.
Они собираются заново расспрашивать меня, пункт за пунктом, и если я собьюсь, станут спрашивать: «А вы уверены, мистер Маккоум, что видели это? А вы уверены, что не видели, как сбили шакала? А его сбила Кэтрин Поуэлл, не правда ли?»
– Сегодня утром вы сообщили нам, что остановились, но шакал был уже мертв. Так? – спросил Хантер.
– Нет.
Сегура поднял голову. Хантер незаметно поднес руку к карману, потом положил ее на колено – включил записывающий аппарат.
– Я проехал дальше, не останавливаясь, около мили. Потом дал задний ход и вгляделся в него. Но он был уже мертв. Изо рта у него сочилась кровь.
Хантер ничего не отвечал. Он держал руки на коленях и ждал – старый прием журналистов: если выдержать достаточно долгую паузу, собеседник скажет то, чего не собирался говорить, – лишь бы нарушить тишину.
Я продолжал в том же тоне:
– Тело шакала лежало под углом. В этой странной позе он казался не шакалом, а собакой. – Я некоторое время помолчал, а потом проговорил: – Это вызвало у меня тяжелые воспоминания. Я даже не думал ни о чем. Мне просто хотелось поскорее уйти от этого зрелища. Через несколько минут я вспомнил, что надо известить Общество, тогда я и остановился на дороге семь-одиннадцать.
Я опять замолчал. Сегура забеспокоился наконец и стал бросать вопросительные взгляды на Хантера. Надо было продолжать.
– Я подумал, что это ничего, что я смогу работать, но, когда приехал на место первого своего задания, понял, что ничего не получается, и вернулся домой. – Искренность, открытость. Вон как у Эмблеров это здорово получается. И ты сможешь не хуже. – Я был, должно быть, в шоке. Даже не позвонил своей начальнице, чтобы она послала кого-нибудь другого на губернаторскую конференцию. Единственное, что мне пришло в голову, – я остановился и потер лоб рукой, – надо с кем-то поговорить. Я попросил газету найти адрес моей старой знакомой Кэтрин Поуэлл.
Я опять остановился и решил, что хватит. Я уже и так сознался, что солгал им, и признался в двух преступлениях: уехал с места происшествия и прибегнул к помощи газеты для получения досье, нужного мне лично. Авось они этим удовлетворятся. Сначала я не хотел говорить им, что поехал к Кэти. Они поняли бы, что она рассказала мне про их приезд, и решили бы, что мой рассказ – это попытка оправдать ее. Но может, они следили за ее домом и знали уже, что я там побывал, так что нечего и стараться.
Молчание затянулось. Руки Хантера зашевелились на коленях и опять легли неподвижно. Из моего рассказа было неясно, почему я выбрал собеседницей Кэти, с которой пятнадцать лет не виделся, которую знал еще в Колорадо, но, может быть, они не догадаются, в чем тут дело.
– Эта Кэтрин Поуэлл, – спросил Хантер, – вы с ней были знакомы в Колорадо, не так ли?
– Мы жили в одном маленьком городке.
Опять пауза.
– Это не тогда умер ваш пес? – брякнул вдруг Сегура; Хантер бросил на него яростный взгляд, а я подумал, что в кармане рубашки у него не магнитофон, а копия записей ветеринара, где упоминается Кэти.
– Да, – сказал я. – Он умер в сентябре девяносто восьмого года.
Сегура раскрыл было рот, но, прежде чем он успел заговорить, Хантер спросил:
– Его третьей волной захватило?
– Нет. Его сбило машиной. Оба приняли искренне потрясенный вид. Эмблерам можно было поучиться у них.
– И кто же его сбил? – спросил Сегура, а Хантер наклонился вперед, и рука его механически скользнула к карману.
– Не знаю. Кто-то сбил и сразу уехал. Бросил его на дороге. Вот почему, когда я увидел шакала… Вот как я познакомился с Кэтрин Поуэлл. Она остановилась и помогла мне. Помогла внести моего пса к ней в машину, и мы довезли его до ветеринара, но было уже поздно.
Маска «на публику» на лице Хантера сидела плотно, не то что у Сегуры, чье лицо выражало одновременно удивление, догадку и разочарование.
– Вот почему мне захотелось повидаться с ней, – добавил я, сам не зная зачем.
– А в какой день была сбита ваша собака? – спросил Хантер.
– Тридцатого сентября.
– А как звали ветеринара?
Он задавал вопросы все в том же тоне, но на ответы не обращал внимания. Ему ведь показалось, что он сумел связать все ниточки, поймал меня на попытке выкрутиться, а оказалось, что он имел дело просто с людьми, любящими собак, и все его предположения лопнули. От этого допроса больше нечего было ждать, он уже заканчивал его. Только бы не расслабиться раньше времени.
Я нахмурился:
– Не помню. Кажется, Купер.
– А какая машина сбила вашу собаку?
– Не знаю. – В мозгу стучало: не джип. Что угодно, только не джип. – Я не видел, как его сбили. Ветеринар сказал, что, наверное, машина была большая, может быть, пикап. Или «виннебаго».
И тут я понял, кто сбил шакала. Все встало на свои места: старик, не пожалевший воды из своего сорокагаллонного бака, чтобы отмыть бампер, вранье о том, что они прибыли из Глоуба… Но сейчас мне надо было сосредоточиться на том, чтобы не дать им догадаться о Кэти и о том, как я хотел увидеть в ее глазах образ Аберфана. Похоже было на ту проклятую инфекцию. В одном месте с ней разделались, так она вспыхнула в другом.
– А следов от колес не было, по которым можно было бы узнать? – спросил Хантер.
– Что? Нет. В тот день шел снег. – Что-то отразилось, должно быть, на моем лице, он ведь с меня глаз не спускал. Я провел рукой по лицу: – Извините. Эти вопросы заставляют меня пережить все опять.
– Простите, – сказал Хантер.
– Может быть, мы найдем все сведения в полицейском отчете? – заметил Сегура.
– Полицейского отчета не было. В то время, когда погиб Аберфан, убить собаку не считалось преступлением.
Это и следовало сказать. Теперь их потрясение было искренним, и они смотрели с недоверием друг на друга, а не на меня. Потом задали еще несколько вопросов и встали. Я проводил их до выхода.
