— Возможно то, что за все это время вы не увидели здесь ни одного мужчины? — подсказала она.
Я вспомнила, как одна из мамаш с удивлением спросила меня: «А что такое мужчина?»
— Да, и это тоже, — согласилась я. — Где они?
Она покачала головой, не спуская с меня глаз.
— Их здесь нет, дорогая. Больше нет. Ни одного.
Я ошеломленно смотрела на нее. Она была вполне серьезна, не пыталась отделаться шуткой или ввести в заблуждение. Она смотрела на меня с сочувствием, пока я переваривала эту новость. Наконец я совладала с собой.
— Но… это невозможно! Где-то должен же быть… Кто-то же должен… Я хочу сказать… — я сконфуженно умолкла.
Она покачала головой.
— Я понимаю ваше удивление, Джейн. Можно мне вас так называть? Но это правда. Я стара, мне почти восемьдесят, и за свою долгую жизнь я ни разу не видела ни одного мужчины — разве что на старых портретах или фотографиях. Выпейте, дорогая, вам это необходимо. — Она помолчала. — Я вижу, вы очень расстроены.
Я послушно выпила вино, слишком озадаченная, чтобы что-то говорить, внутренне протестуя и не веря, но вдруг вспомнила, что действительно не видела за это время ни одного мужчины или хотя бы признаков того, что они здесь есть. А она медленно продолжала говорить, давая мне время опомниться.
— Я понимаю ваше состояние. Я училась истории не только по книгам. Когда мне было шестнадцать, а может, семнадцать, я любила слушать рассказы бабушки о прежних временах. Ей было столько лет, сколько мне сейчас. Но она хорошо помнила свою молодость. Передо мной, как живые картины, вставало все, о чем она рассказывала, и это был совсем другой мир. Он был столь непохожий на тот, что окружал меня, что мне было трудно понять ее чувства. Когда она говорила о юноше, с которым была помолвлена, слезы катились по ее щекам. Она оплакивала не только его, но и весь тот мир, который был частью ее юности. Мне было жаль ее, хотя я ее не понимала. Как могла я? Но теперь, когда я стара, когда я прочла так много книг, мне стали ближе и понятнее, мне кажется, ее переживания.
Она с любопытством посмотрела на меня.
— А вы, дорогая? Возможно, вы тоже были обручены, собирались выйти замуж?
— Я была замужем… недолго, — сказала я.
Она какое-то время раздумывала над моими словами.
— Это, должно быть, странное состояние, когда ты кому-то принадлежишь, — сказала она задумчиво.
— Принадлежишь? — воскликнула я недоуменно.
— Подчиняешься мужу, — быстро сказала она и с сочувствием посмотрела на меня.
Я молча встретила ее взгляд.
— Но это совсем не так! Совсем не так, — запротестовала я. — Это…
Но я не могла говорить дальше. Слезы душили меня. Чтобы предупредить ее вопросы, я спросила:
— Но что случилось? Что произошло с мужчинами?
— Они вымерли, — сказала она. — Их выкосила болезнь. Никто не мог им помочь. В течение года их не стало, кроме, возможно, нескольких человек.
— Но это означало конец всему?!
— Да, так оно и было поначалу или почти так. Было очень плохо. Начался голод. Больше всего пострадали индустриальные районы мира. В отсталых странах и сельских районах женщины стали сами обрабатывать землю, чтобы спасти детей и себя от голодной смерти. Крупные организационные структуры развалились и постепенно исчезли. Вскоре перестал работать транспорт, прекратилась добыча нефти, угля. Положение было катастрофическим. И хотя женщин было много — их численность превышала численность мужского населения, их роль всегда ограничивалась ролью потребителей, а не производителей. Когда разразилась катастрофа, лишь немногие из них знали, что делать, ибо всегда были собственностью мужчин, зависели от них, были избалованы ими и привыкли к паразитическому образу жизни.
Я попыталась возразить, но она слабым взмахом руки как бы отмела все мои возражения.
— Разумеется, полностью винить их нельзя, — согласилась она. — Это было следствием исторического процесса. Начался он еще в одиннадцатом веке на юге Франции. Романтическая концепция, превратившись в некую изысканную традицию, потакающую прихотям имущих классов, постепенно стала достоянием всех слоев общества. Во второй половине девятнадцатого века обнаружились ее коммерческие возможности, которые в полную меру стали использоваться в двадцатом веке.
Однако в двадцатом веке у женщин уже появилась возможность участия в полезной деятельности и творческой работе, иными словами перспективы более содержательной жизни. Но это мало устраивало мир промышленности и коммерции. Ему прежде всего нужен был массовый потребитель — и эту роль предстояло выполнить женщине. Любовь была использована как орудие сдерживания будущего прогресса эмансипации и средство стимулирования потребительских запросов женской части населения. Использована весьма и весьма интенсивно.
Женщина ни на секунду не должна была забывать, что она слабый пол и не может мечтать о равноправии. Все должно было рассматриваться с женской точки зрения, которая должна разительно отличаться от мужской. Это беспрестанно вдалбливалось в сознание. Лозунг «Назад на кухню» не мог рассчитывать на успех, но было немало других путей, чтобы осуществить то, что было выгодно промышленникам. Например, создать такую профессию, как домохозяйка. Восславить кухню, сделать ее роскошной игрушкой и поэтому особо желанной. Женщину следовало убедить в том, что достигнуть желанной цели проще всего, вступив в брак. Сотни женских журналов учили женщину, как подороже продать себя мужчине, чтобы затем вместе с ним вкладывать деньги в покупку и содержание тесного и неэкономичного жилища, постоянно требующего все новых затрат.
Целые отрасли переориентировались на индустрию женской красоты и ее рекламу. Единой цели было подчинено все — от продажи дамского белья и мотоциклов до здоровой пищи моментального приготовления и туризма в заморские страны. Пока наконец одурманенные рекламой потребительницы не пресытились настолько, что стали терять интерес ко всему. Мир наполнился воплями и стенаниями разочарованных. Женщины кривлялись перед микрофонами, жаждая покоряться и обожать, быть покоренными и обожаемыми. Кинематограф убеждал зрителя и его основную часть, зрительниц, в том, что жизнь ничего не стоит, если вы не влюблены. Атака была столь массированной, что женщины тратили все свое время на погоню за заветным счастьем, состоянием перманентной влюбленности. Они искренне верили, что быть зависимой от мужчины, принадлежать ему, иметь свой домик, эдакое тесное кирпичное гнездышко, приобретать вещи, которые навязывают им промышленник и торговец, — это и есть то желанное счастье, которое им должна подарить судьба.
