Наши отношения шокировали тех людей, кого мы и намеревались шокировать, — например, мою мать. Она не была даже потомком последователей ковенанта (папа познакомился с ней в медицинском институте на Новой Земле), так что наши отношения она восприняла как чистой воды извращение. Давние последователи Мэримарша относились терпимее, хотя считали все это дурновкусием: использовать приемлемое, если не почтенное религиозное установление, только чтобы побесить наших стариков. Все правильно, что говорить…
И все же у нас оставался этакий ореол законности: народ будет тихо стонать: «Никто так больше не делает», но не посмеет вас остановить. В глубине души у них угнездится чувство вины за то, что они отступились от древних обычаев. Что они упокоили свои задницы в мягких креслах и удобно устроились.
Поэтому мы ввосьмером поженились. Организовали наш собственный семейный квартал — восемь малых куполов, окруживших один побольше. Поначалу, конечно, был секс, секс, секс — чего еще ожидать от девятнадцатилетних? Других мыслей о сути брака у нас не было. Все семеро супругов побывали в моей постели — по отдельности, по трое, по четыре или помногу…
Фэй, плохая девчонка! Мюзиклы в постели устраивались не по здравым причинам вроде любви или животной похоти, но в основном только для пущей безнравственности. Чтобы отомстить, матери за все, что она когда-то измышляла обо мне. Шокировать остальное общество. Опошлить себя.
Но свобода и вседозволенность приелись через несколько месяцев. Эгертон и Дарлин все чаще удалялись вдвоем почти каждую ночь. Потом Энджи и Барретт. Остальные четверо из нас оставались несвязанными и непостоянными, иногда объявляясь в комнатах, друг у друга, когда хотели утешения, но чем дольше мы жили вместе, тем чаще спали в одиночестве.
Когда Линн забеременела, на отцовство претендовали Питер и Уинстон. Не отвоевывали его друг у друга, но оба были не прочь, даже рады стать папами. Что в итоге объединило Линн, Дитера и Уинстона. И даже если, проходя мимо, Линн и впивалась в меня порой яростным поцелуем, они впоследствии стали безмерно счастливыми родителями Мэттью и Евы. Естественно, дальше Питер отечески заботился об одном из близнецов, а Уинстон о другом… и никто не знал, кто кого породил на свет, а они, безусловно, отказывались от генетической проверки, чтобы не узнать правды. Это разрушило бы единство.
Так что Дарлин Эгертон, Энджи Барретт, Линн Питер Уинстон — все они определились. Я была счастлива за них, ей-богу! И не так уж жестоко я была отторгнута. Временами кто-то из них мог объявиться в моем куполе ближе к ночи и сказать:
— Фэй, ты показалась мне такой одинокой сегодня за ужином…
Иногда мы разговаривали, и после разговоров я отправляла их назад. Иногда они согревали своим телом мою постель всю ночь. Мои мужья, мои жены, мои любовники, мои друзья, мои товарищи по команде, мои страховочные тросы к внешнему миру.
Можно научиться жить как угодно, если убедить себя, что большего ты не достоин.
Между тем все эти годы на Дэмоте все бодро и весело менялось и перетасовывалось. Прежнего населения осталось чуть, так что больших потребностей в добыче руды уже не было. Вокруг Саллисвит-Ривера закрылись все шахты, кроме одной, но нужда не стучалась в двери — умерло столько улумов, что работу можно было найти по всему Великому Святому Каспию. Правительство тратило огромные средства на обучение новым специальностям; все мои супруги получили хорошее образование, а потом и хорошую работу.
Какое-то время казалось, что Дэмоту понадобится свежая волна эмиграции, чтобы колесики продолжали вертеться. К тому же на всей планете осталось шесть миллионов обитателей — прямо скажем, пустовато, даже для негусто населенных миров и колоний. Но люди и улумы, пережившие чуму, не хотели вторжения пришлых чужаков, тех, кто посочувствует вымиранию нации, но не будет знать. Так что мы как следует, засучили рукава и сами свели концы с концами.
Наша дружная семья со временем перебралась из Саллисвит-Ривера в убогий дальний район города Бонавентура, тоже на острове Великого Святого Каспия, но на океанском побережье. Больше мха, меньше голых обледенелых скал. По стандартам господствующей Технократии городишко был захолустной дырой, всего-то 50 000 жителей. Но народу на Дэмоте за время чумы сильно убыло, так что Бонавентура оказался двенадцатым по величине мегаполисом на планете. Основной транспортный узел и порт: супертанкеры разгружали здесь органическое сырье, собранное на мелководьях моря Пок, отведенных под посев водорослей. От Бонавентуры также шла ветка к Северной Орбитальной… по ней обычно развозили добытые в недрах посреди острова металлы, но еще по ней путешествовали командированные и отдыхающие, желающие поскорее добраться в любую точку Дэмота.
Одно из главных достоинств Бонавентуры — из него можно было быстро уехать.
Бонавентура — конечно, название, данное людьми по желанию улумов. Их все еще было больше, чем людей, — примерно в пять раз, — и сообщества разместились в деревьях-гигантах старейших лесов и джунглей. Ничто не могло поколебать их страсть к лесной чаще, поэтому они наняли нас, людей, управлять их, улумов, собственностью — заводами и фирмами, пока они прохлаждались в изысканной праздности, паря под пологом чащи.
Вот так в течение двадцати лет после чумы Дэмот утрясал своих обитателей: улумы обживали свои шикарные обособленные деревни, а хомо сапы — острова и прибрежные земли, где воздух более всего подходил для человеческих легких.
И в течение двадцати лет после чумы я тоже себя утрясала… пока наконец-то, в тридцать пять лет, не вошла в бонавентурский офис «Неусыпного ока» и не спросила, как я могу стать одной из них.
Я и раньше работала. Малоинтеллектуальный «труд» — присмотреть за нанотехнологичными мониторами или направить цилиндры протоньютов в дома, чьи пищевые синтезаторы не были подключены к снабжающей магистрали. Были и занятия «только для Фэй», я демонстрировала свои женские прелести в качестве стриптизерши или нагишом позировала местным художникам. С наибольшей готовностью я оголялась для улумов. Мужчины-улумы считали женщин-хомо сапов вопиюще, всепоглощающе сексуальными из-за того, что мы были большими. Я имею в виду тело — им было совершенно наплевать на грудь или промежность, но у них прямо глаза вылезали из орбит при виде простора человеческой спины. Их собственные женщины-улумы были настолько тоньше… «Ты такая широкая!» — в восторге шептали мне поклонники.
Девка могла быть только такой — объемисто-возбуждающей.
Проститутки рассказывали мне, что часто клиенты обмеряли их плечи и записывали результат, чтобы потом похваляться приятелям. Учитывая мое весьма плотное сложение, я могла бы стать излюбленным аттракционом городских трущоб… но так низко я все же не пала. Я могла раздеваться за деньги — считать себя куском мяса ведь не было преступлением? — но продавать себя было бы предательством по отношению к моим супругам.
