- Что ж ты не расскажешь ничего, Иванушка. Где ж ты был сегодня, где вчера был? Куда они тебя заставляют ездить? Расскажи... То что они то говорят я не верю ни слову... Ты ночью то вчера как кричал, метался, они аж из дома прибежали, помнишь то?
Здесь надо сказать, что их выселили из дома в амбар, где они и ночевали среди коров и свиней, а в дом запускали только днем - для уборки (карапуз любил идеальную чистоту, чтобы все блестело).
- Хочешь знать где я был сегодня? - выкрикнул Иван и тут же осекся.
"Действительно где я был сегодня и где я был вчера?" - думал он уже про себя и тогда то и стало проясняться перед его глазами и почувствовал он разом ночную пахнущую листьями и звездами прохладу. "-Где был я все это время? Что творил я... Господи, да ведь я творил это каждый день - каждый день... А что я творил, господи, да как же это... признаться даже себе не могу, боюсь... да что же я разум что ли совсем потерял, я ведь... - сотни разбитых прикладами, но еще живых, стонущих тел всплыли перед ним.
- Ох, да ты сейчас как мертвый стал, смотреть то страшно...
"Нет, я должен выбраться из этого адского круга... Ну же... Я... я их каждый день ведь отвожу - с разных деревень да с сел соседних, все к тому рву, его ведь еще больше вырыли, там теперь тысячи этих тел, а мух миллиарды, тьма - бесконечное множество этих армейских мух... Дышать нечем, в воздухе прямо облако зловонное летает... Каждый день я их отвозил, только даже признаться себе в этом боялся. Все надеялся, что это лишь кошмар, лишь видение, которое растает и вновь наступил та прежняя, счастливая жизнь. Слабак, падаль...! Так, но ведь должно это мучение кончиться, не вечность ведь ему длиться... Какой же я слабак... Падаль! Падаль!"
Ему показалось, что все это он выкрикнул вслух и, вздрогнув, взглянул на Марью.
"Ну вот опять испугался, опять! Да что же это за мучение такое, как мне жить дальше с этим? Что натворил я?! Зачем, зачем вообще вернулся в этот дом, зачем я здесь, какая от меня польза если даже эту "жердь" не могу остановить, смотрю только, как он над сыном издевается... - Душно то как! эти последние слова он выкрикнул и бросился к окну, перевесился через подоконник и вот услышал слабое, едва слышимое гудение губной гармошки. Звуки доносились со стороны ограды и Ивану даже показалось, что он видит там темный расплывчатый контур "жерди".
В соседней горнице зашипел голос какой-то немецкой певицы и одновременно зазвенела бьющаяся посуда.
"Я должен совершить хоть что-то, чтобы не так рвалось сердце... Ну что же я, падаль, могу сделать? Ведь был я когда-то бойцом, стрелял ведь в этих гадов... А что теперь то... как я ненавижу этих подонков, ведь убивал я их... Неужели теперь не могу. Неужто я теперь такой слабый, что только и могу сидеть в своем углу да стонать, а что если... что если зарезать этого подонка, эту "жердь", которая моему сыну уши выкручивала. Вот прямо сейчас!"
Это последние решение охватило его всего, и он, отшатнувшись от окна прошел на кухоньку, приметил на столе нож и подошел уже к столу, как услышал срывающийся на плачь голос Марьи:
- Что ты задумал то, ох, скажи - ведь вижу я - задумал ты что-то, Иван, ты только не молчи. Поговори со мной... на мертвого ты похож, на мертвого... В себя ты ушел, ни слова от тебя не услышишь. Я то понимаю, конечно: жизнь страшная наступила, но ты ведь со мной, с детьми остался, что же ты в боль свою погрузился и с нами ею не делишься. Вижу ведь, задумал ты что-то, и это что-то страшное...
Иван схватил ее за руку и зашипел, выпучив страшные, пылающие болью глаза:
- Тихо ты! Что ты орешь, то?! Я ведь как лучше хочу сделать... А сейчас уйди отсюда, иди к детям!
- Нет! - Марья аж вскрикнула, - я никуда не уйду, у тебя глаза, Иван, сумасшедшие, слышишь: не уйду пока ты мне не расскажешь, что задумал!
- Тише! Не ори! Я тебе сказал... - Иван надвинулся на нее, схватил дрожащей рукой за горло, но тут же отпустил... вновь зазвенел в его голове безжалостный молот.
Шипящий голос певицы усилился, а спустя несколько мгновений на кухню вошел "карапуз" и пьяно ухмыляясь и слегка покачиваясь уставил свои мутные глазки на Ивану и Марью. Иван метнул в него быстрый полный ярости взгляд и посмотрел вновь на Марью, и теперь в глазах его пылало безумие, смешанное с любовью.
- Видишь приполз, уродец?! - истерично начал он изливать из себя слова, Стоит, ухмыляется, морда пьяная, не понимает ничего - думает мы тут на кухне целуемся. Ха! Слов то он не понимает, гад! Ты значит спрашивала, что я задумал? Ну так я не хотел тебе говорить, а вот при нем скажу... Да, скажу, чтобы доказать, что не трус я, не падаль! Он то все равно не поймет, будет наверное думать, что мы тут с тобой о любви шепчемся? Ха-ха, мне смешно, ты веришь, Марья, что мне смешно? Нет, право, смешно! Ха! Ну так вот: я зарежу эту "жердь", которая сейчас в саду на своей гармошке пиликает. Вот прямо так возьму и зарежу, и подальше от дома отнесу, чтобы не нашли они!
- Нет! - теперь Марья схватила его за руку. - Не пущу, ты с ума сошел, ты не понимаешь, что говоришь! Ты ведь не думаешь, что делаешь, это на тебя безумие нашло, послушай...
- Безумие говоришь?! А это вот не безумие? - он с силой провел рукой по ее лбу, где уродливыми разрывами остался след от дула. - Дрожать все время, прислуживаться, жить по их уродливым законом - это по твоему не безумие! Пусть знают, что есть у нас русских сила не только в терпении!
Вдруг взметнулась откуда-то окровавленная ладонь и с силой ударила Марью в щеку. Кровавый след остался там... Это "карапуз", оказывается, уже некоторое время стоял перед ними и размахивая руками орал что-то, но они, поглощенные волной своих эмоций, даже и не слышали его воплей.
Теперь Марья вздернулась, а Иван, схватился обеими руками за стол, чтобы тут же на кухне, не прибить это смердящее, потное существо. "Карапуз" был разъярен невниманием к своей персоне и потому ударил Марью еще раз... Из комнаты с криком, - Не бей маму! - выбежал Саша и стал бить кулачками фашиста в обвислый живот.
"Карапуз" прошипел резкое, рвущее воздух ругательство и обеими руками оттолкнул мальчика в горницу, затем показал Марье окровавленный кусок стекла вытащенный, по-видимому, из окровавленной ладони.
Он схватил Марью и с необычайной для своего пухлого, маленького тела силой поволок ее за собой, чтобы убрала она разбитую бутылку. А по всему дому хрипела, надрываясь, немецкая певица.
- Иван не делай этого! - вопила Марья, - Ты ведь себя погубишь! Ведь поймают тебя...
Иван остался один на кухне, хлопнула дверь, и хрипение певицы затухло, зато теперь слышны были отрывистые крики "карапуза", да всхлипывания Саши в комнате.
- Убью гада! - шипел Иван, хватая со стола нож, которым, бывало, помогал он разделывать Марье рыбу.
