- С удовольствием.
Мы прошли в номер прозаика П.
Тут же затрещал телефон.
Я поднял трубку. Звонил Иван Цанев.
Вбирает мир твое жужжанье, когда ты медленно взлетаешь к цветку мохнатый рыжий слиток, пыльца, прилипшая к губам. Соединяю звук и образ, тянусь к немеркнущим вещам, в ты, не думая о счастье, цветок любимый выбираешь...
Привязанная нежной нитью, не можешь взять и улететь, мой взгляд пустить тебя не может. С цветка к цветку, как по ступеням, взбираешься, то пропадая в густой колышащейся тени, то останавливаясь, чтобы жужжаньем праздник свой воспеть...
Дыханье меда, боль усилий - ты б все мне сразу отдала, сестра усердия. Ты знаешь, как достигают перевала. Но только захочу погладить, как ты в меня вонзаешь жало. И это - как начало песни. О, падающая пчела!..
Вот что такое поэт Иван Цанев.
- Ты приехал, ты в Софии, ты совсем здесь! - кричал в трубку Иван и, не видя его, я видел его щербатую улыбку. Пусть щербатая, все равно это была улыбка Ивана Цанева, а не какого-то там Мубарака Мубарака. Это была улыбка друга, который жаждал со мной выпить. И как можно быстрей.
- Но мы официальная делегация! - напомнил прозаик П. Он все еще был в глухом черном костюме. - Никаких непротокольных встреч!
Я кивнул прозаику - как же! я понимаю!
А телефон не молчал.
Старые друзья приглашали меня на Витошу, звали на полынное вино, просили разделить аперитив рядом в баре, но взгляд прозаика П. не отпускал меня ни на секунду, прозаик П. слышал каждое мое слово, и я помнил, помнил: мы - официальная делегация! Поэтому на все приглашения я вежливо отвечал: спасибо, но со мной два очень известных, два очень советских писателя, мы - официальная делегация, Я не могу бросить их. Я...
- Правильно, - отвечали друзья. - Бери с собой известных писателей. И тревожно спрашивали: - Они пьют полынное вино?
Я тревожно спрашивал прозаика П.:
- Вы пьете полынное вино?
Прозаик П. уклончиво кивал.
Я выслушивал очередного друга и снова тревожно оборачивался к прозаику П.:
- Вы ходите по вечерам в ресторан пить греческий коньяк и смотреть непристойные танцы?
Прозаик П. мрачнел и кивал еще более уклончиво.
- Не забывайте, - напоминал он. - Мы - делегация. Надеюсь, на официальный прием в СП вы пойдете не в джинсах?
Конечно, нет. Было слишком жарко. На официальный прием в Союз писателей Болгарии я пошел в шортах.
В такой жаркий, я бы сказал палящий, невероятно душный день идти по улицам Софии в черных глухих пиджаках могли, конечно, только самые иностранные иностранцы. Я даже отстал шага на два, чтобы меня не путали с ними. На самом деле, так приказал прозаик П. Это он не хотел, чтобы меня не путали с ними.
Явиться в Болгарию без черного глухого пиджака!..
Впрочем, время от времени поэт и прозаик сердито оглядывались.
- Странно, - сказал прозаик. - Мы прошли уже три квартала, а я не видел ни одной собаки.
Поэт К. обернулся.
- Да нет, - сказал прозаик. - Я имею в виду обыкновенных собак.
- Обыкновенных собак вы не увидите, - обьяснил я, не сближаясь с ними, соблюдая высчитанную прозаиком П. дистанцию. - Собак на улицах Софии давно нет. Собак на улицах Софии давно перебили по приказу БКП и лично доктора Живкова. Так сказать, устроили им ночь хрустальных ножей. Если быть еще точнее, ночь длинных хрустальных ножей.
- Как? - ужаснулись поэт и прозаик. - Собака - друг человека.
- А город София - друг туристов, - ответил я. - Кто слышал, чтобы собака была другом туристов? Собак больше нет в Софии. Ни одной!
Я увлекся.
Я выдал сильную информацию.
Но в этот момент из-за угла лениво вывалил и потрусил рядом с нами жирный одинокий пес. Самодовольный ленивый сардель-терьер с тупой невыразительной физиономией. Не знаю, почему его не пришили в ночь длинных хрустальных ножей, может, некий негодяй специально сохранил его - для убиения моего престижа.
Не знаю.
Мой провал стоил Люхе левого глаза и памяти.
Обозлившись на пса, на прозаика и на поэта, я, понятно, обозлился и на героя будущей повести.
В новом варианте Люха при посадке на Землю терпел крушение, терял левый глаз, а с ним и память. Пусть забудет скотина, решил я, на каком конкретно коричневом карлике припрятаны похищенные серпрайзы. В конце концов, раз уж он преступник, то должен знать,
преступление не окупается.
Но вот странно.
История с собакой почему-то привела прозаика П. в хорошее настроение.
- Заметьте, Лида, - сказал он встретившей нас на улице Ангела Кынчева переводчице. - Заметьте, Лида, обыкновенный среднестатистический человек потребляет за обыкновенную среднестатистическую жизнь не менее сорока тонн пищи и пропускает через свои легкие почти триста восемьдесят тысяч кубов воздуха. Не мало, правда? Вот откуда все эти мальтузианские гадости.
Он успокоил Лиду:
- Мы, коммунисты, найдем выход из положения. В конце концов, в мозгу даже обыкновенного среднестатистического человека ежесекундно протекает не менее ста тысяч химических реакций...
- В вашем мозгу? - не поняла Лида.
- В вашем тоже, - жестко отрезал прозаик.
Настроение прозаика П. подпрыгнуло еще выше, когда в Союзе писателей Болгарии мы узнали, что я не смогу получить орден Кирила и Мефодия.
Знаменитый болгарский поэт Л., стихи которого я тоже переводил, с огорчением сказал мне: ты понимаешь, Геннадий? Ты вот ехал получить за свою хорошую работу хороший орден. Ты его заслужил. Орден Кирила и Мефодия самый гуманный орден в мире, я знаю, он бы красиво горел на твоей груди. Ты понимаешь, Геннадий, предисловие к твоей книге написал наш литературный критик, который никогда не казался нам надежным человеком и коммунистом. Это была ошибка.
Он вздохнул и пояснил суть ошибки:
- Две недели назад наш бывший литературный критик сбежал в Испании с туристического теплохода и уже успел дать по европейскому радио и телевидению несколько несправедливых и злых интервью. Это нехорошо. Сейчас мы не можем дать тебе орден. Это вызвало бы противоречивые мнения. Но ты же знаешь, мы тебе дадим орден. Немного потом. Когда шум утихнет.
Он доверительно спросил:
Ты понимаешь?..
Еще бы! Не понимать...
Не до ордена, была бы родина с ежедневными Бородино...
- Мы дадим тебе орден, Геннадий, - щедро сказал знаменитый поэт Л. Мы, может, дадим тебе два ордена. Но немного потом. Ты ведь можешь подождать, правда?
Я кивнул.
Правда. Я подожду. Я умею ждать.
Знаменитый поэт облегченно вздохнул.
Интересно, что бы он ответил, закатай я ему скандал? Нет, дескать, мне ждать некогда! Я, дескать, занятой человек! Не надо мне двух орденов, дайте хотя бы один, но мой. Можно одного Кирила. Если нет Кирила, можно Мефодия. Но сейчас! Я не намерен, я не могу ждать!
