Молчал и Чесноков.
— Я прочел ваши стихи, — сказал наконец Пионов. — И нисколько не преувеличу, если скажу, что написаны они здорово.
У Чеснокова почему-то упало сердце.
— Я сам поэт, — продолжал Пионов. — Скоро в Западно-Сибирском издательстве выйдет мой сборничек. Я знаю, что говорю. Написано у вас талантливо. Когда вы их написали?
— С июня по август, — внутренне холодея, ответил Чесноков. Что-то в голосе Пионова говорило ему, что со стихами дело дрянь. Не напечатают. Ни при каких условиях не напечатают. — Три месяца. Недели две как закончил.
— А как бы вы назвали весь цикл, если бы это понадобилось?
В небольшой комнате клубами висел дым. Кто-то пытался знаками вызвать Пионова в коридор, но тот только крикнул: «Закройте дверь! Я занят, не видите, что ли?» — Я назвал бы его «Удивление».
— Странно, — прошептал Пионов. — Очень странно.
— А что случилось? — спросил Чесноков.
— Вы никому не показывали свои стихи? — не отвечая на вопрос, в свою очередь, спросил Пионов. — Друзьям? Знакомым?
— Нет. Мне и в голову не приходило.
— Странно. А слышать или видеть их раньше у кого-нибудь… Впрочем, расскажу все. Меня, как я уже говорил, взволновали ваши стихи. Я сделал подборку. У нас есть такая рубрика — «Молодые голоса». Тимофей Федорович тоже одобрил. И тут к нам зашел Серегин. Знаете такого поэта? Нашего сибирского?
— Знаю, — кивнул головой Чесноков. — Читал.
— Он у нас бывает часто. Читает все, что мы готовим в набор. Правит иногда. Он прочитал ваши стихи и сказал… что это его стихи… Вот так.
— Как его? — одними губами спросил Чесноков.
— Он будет здесь с минуты на минуту. Я пригласил его. Понимаете, редакция должна разобраться. Мы не имеем права попадать в глупое положение.
— Это мои стихи, — прошептал Чесноков.
— И поэт-то он так себе, бездарность, — словно не слыша Чеснокова, сказал Пионов. — А вот, поди ж ты, выпустил уже четыре книжки. Все серость невероятная. А тут сразу такой фейерверк… Он уже отослал рукопись в издательство. И там ее приняли. И название то же — «Удивление». Понимаете, какая петрушка получается?
Пионов встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате, постукивая кулаком в раскрытую ладонь и что-то рассеянно напевая.
— Насколько я понимаю, — сказал вдруг осевшим голосом Чесноков, — меня обвиняют в воровстве…
— Что вы, что вы! — заволновался Пионов. — Я никого не обвиняю. Редакция просто должна разобраться. И кроме того… Серегин уже признанный поэт. У него летом, по его словам, был приступ вдохновения.
— Это мои стихи, — твердо сказал Чесноков.
Дверь отворилась, и в комнату уверенно, как в собственную квартиру, вошел человек средних лет с портфелем.
— Привет, Гриша, — привычно приветствовал он Пионова. — Сергей Серегин, — протянул он руку Чеснокову. Тот неуклюже поднялся, держась одной рукой за спинку стула.
— Чесноков.
— Вот как! Лю-бо-пыт-но!
На протяжении последующих пятнадцати минут Чесноков молчал. Говорил Серегин. Он бросил на стол кипу листов, исписанных чернилами и отпечатанных на машинке, и начал подробно рассказывать о том, как на него после полугодового перерыва снизошло вдохновение, как им овладела радость поэтических открытий, уверенность, что он оставит важную веху в поэзии.
— Вот, все тут. Адский труд, бессонные ночи, тонны бумаги. На каждом листе дата. Можно проследить, как рождались эти стихи. К счастью, я не уничтожаю черновиков. Вот доказательства, что это все мое. В издательстве почти приняли. Скоро договор… И в Союз писателей не сегодня-завтра примут. А у вас, у вас есть черновики с датами?
— Черновики у Анечки, — сказал Чесноков.
— У Анечкина? — насторожился Серегин. — Не знаю такого.
— У Анечки! — заорал Чесноков. — У моей жены! В голове! Понимаете!
— Так, так, так. Понимаю, — радостно проговорил Серегин. — Значит, черновиков нет? И что же вас заставило…
— Во всяком случае не веха…
— Какая веха?
— Важная веха в поэзии. Вы же сами это сказали. Я писал, потому что не мог не писать.
В комнату вошел редактор и скромненько устроился в углу на трехногом стуле.
— Что же делать? — с нескрываемым отчаянием в голосе спросил Пионов.
— Во всяком случае, в газете ничего не помещать, — подсказал Серегин.
— Это и так ясно, — буркнул Пионов. — Дальше что?
— Плагиат! Я этого так не оставлю. Я судиться буду!
— А вы будете отстаивать свои права? — спросил Пионов у Чеснокова.
— Судиться, что ли? — ответил Чесноков. — Вряд ли. Ведь у меня нет черновиков.
«Эх, бедняга, — подумал редактор. — Не в черновиках дело. В человеке».
— Я вам заявляю со всей ответственностью! — неизвестно к кому обращаясь, кричал Серегин.
Чесноков неуклюже встал, пробормотал: «До свиданья!» — и пошел к выходу.
— Вы уходите?! — крикнул ему Пионов. — Приносите еще что-нибудь. Можно и по одному стихотворению.
— Я застолбил этот участок поэзии и никому не позволю! — все еще кричал Серегин.
«О-хо-хо, — подумал главный редактор. — Не в поэзии, а под солнышком, чтоб теплее и сытнее, ты хочешь застолбить участок. И не попрешь тебя. По судам затаскаешь!» — Вы заходите, Владимир, — еще раз крикнул Пионов.
Чесноков осторожно прикрыл дверь и, сгорбившись, вышел на улицу.
Моросил дождь. Сентябрь. Пакостно на душе.
Чесноков побродил по Университетской роще, стараясь ни о чем не думать. Небо вскоре прояснилось. В сентябре дожди еще не идут неделями.
Когда он открыл дверь квартиры, Анечка была уже дома. И как он ни старался казаться спокойным, она сразу же заметила, что произошло что-то нехорошее. Она умоляюще взглянула на него, но он только покачал головой, и тогда она не стала его ни о чем спрашивать. Он сам подошел к ней, погладил волосы, приподнял ее голову за подбородок, грустно улыбнулся и все рассказал. Она ни разу не перебила его, только глаза ее то расширялись, то сужались.
— Но ведь ты же не думаешь, что он каким-то образом присвоил твои стихи? — спросила она, когда он закончил. И голос ее был чуть-чуть испуганным.
— Конечно, нет, Анечка, — ответил он. — Это просто нелепое совпадение. Грустно.
И тогда она заплакала, а он не просил ее успокоиться — знал, что этого нельзя делать.
В дверь позвонили. Это оказался сосед Кондратюк.
— Мне бы рублишко разменять, — сказал он.
— Проходи, — предложил Чесноков.
Кондратюк прошел в комнату, увидел заплаканное лицо Ани и спросил:
