Я пожал плечами. Мне ли возражать?
Он достал из кармана еще одну видеокассету и вставил ее на место первой. На экране появилось изображение огромной обугленной воронки, в которой догорали какие-то обломки. Маккин остановил изображение и сказал:
— Это катастрофа с одним из наших межконтинентальных стратопланов. В ней погибли более двухсот членов Всемирного Совета — так называется в наше время руководящий орган планеты… — Голос его чуть дрогнул. — Кроме того, в результате ядерного взрыва, которым закончилась эта катастрофа, погибло еще пятьдесят тысяч землян.
— Цифры, конечно, впечатляют, только что мне за дело до ваших катастроф?
— Подождите, Джерри. Я еще не кончил… Дело в том, что такие катастрофы у нас, — он кивнул в сторону экрана, — совершенно исключены. Сейчас я покажу вам запись, сделанную одним из автоматов, которые следят у нас за безопасностью воздушных полетов.
Он снова включил магнитофон. На экране появилась серебристая точка.
— Это стратоплан, — пояснил Маккин.
Точка медленно двигалась по экрану. Потом недалеко от нее внезапно возникла другая точка. Они сблизились. Вдруг экран полыхнул ослепительным светом, а когда он погас, на нем уже ничего больше не было.
— А сейчас вы увидите увеличенное изображение второго объекта, — сказал метеоролог.
На экране снова появились две точки, теперь уже неподвижные. Они начали стремительно расти, в сторону уплыл маленький серебристый шарик, в который превратилась первая точка, а вторая все росла и росла, пока не превратилась в столь знакомые очертания Кондора — всепогодного истребителя-перехватчика с опознавательными знаками военно-воздушных сил нашей республики. Я увидел, как от него медленно — одна за другой — отошли две ракеты класса воздух-воздух, и через некоторое время экран начало заливать жемчужное сияние. В то же мгновение Кондор исчез, как будто его и не было, а экран превратился в пылающий прямоугольник.
— Вы узнали второй аппарат? — спросил Маккин.
— Да, — сказал я. — Это наш истребитель.
Метеоролог снова взял в руки бутылку с коньяком, только теперь он плеснул и себе.
— Погибли лучшие люди Земли… — произнес он и надолго замолчал.
Я тоже молчал. Пауза затягивалась. И тогда я спросил его:
— Скажите, Джон, и много вас, таких… так сказать, наблюдателей?
Маккин печально улыбнулся.
— Я понимаю, Джерри, о чем вы думаете, — сказал он. — Нет, немного. Было трое, теперь осталось всего двое. И все были только в вашем времени и в вашей стране.
— Как так? — не удержался я.
— Так вот…
Он снова встал и прошелся по каминной, посмотрел на часы.
— Здесь мы и подходим к моральному аспекту, — сказал он. — Видите ли, Джерри… Само мое присутствие здесь, у вас, доказывает, что движение во времени возможно, так ведь? — Он хрустнул пальцами. — Но все дело в том, что машина времени существует только в одном экземпляре, да и тот вскоре будет уничтожен.
— Почему? — изумился я.
— Потому что путешествия во времени признаны у нас аморальными.
— Но ведь их научная ценность…
— Их научная ценность никак не может возместить того ущерба, к которому непременно приведет вмешательство в историю. Цель здесь не может оправдать средств. При массовых экспериментах проследить все пути, все линии изменения будущего просто-напросто невозможно: пришлось бы создать гигантскую контролирующую организацию. И все равно никто не смог бы дать стопроцентной гарантии. Ведь действия контролирующей организации наоборот могли бы только увеличить вероятность вмешательства. Как цепная реакция. А гарантия здесь должна быть абсолютной… Вы не желаете кофе? — внезапно спросил он.
Я кивнул головой, и он вышел на кухню. Я задумался.
Да, сплел он все четко. Все у него получилось отлично, кроме одного: чем же он и его друзья здесь у нас занимаются? А главное — все это не давало никакого ответа на вопрос: что же теперь делать мне?.. Можно, конечно, пойти и передать на аварийной волне две восьмерки, у меня почему-то зрело ощущение, что метеоролог не станет мне в этом мешать. Но после этих жучков под воротниками наши с Клаппером дороги разошлись окончательно. Что же мне делать?.. Впрочем, Клаппер Клаппером — это наши личные дела. Есть еще ответственность перед своим временем, перед своей страной. А потому главная задача теперь — выяснить цель деятельности Маккина и его компании в нашей республике…
Вернулся Маккин с двумя чашками кофе. Он осторожно поставил их на стол. Я отхлебнул из чашки: кофе был что надо.
— И все же, Джон, — сказал я. — Раз вы имеете возможность путешествовать во времени, неужели все, что вы мне здесь говорили, могло помешать вам… так сказать, экспериментально изучать историю?
— Джерри, вы все-таки не понимаете! Или не верите… Хорошо. — Он встал и опять прошелся по комнате, потом подошел и положил мне руку на плечо. — Тогда скажите мне… Кстати, вы по профессии частный детектив, не так ли?
Врать было бессмысленно, и я ответил:
— Вы правы.
— Ну так вот, — продолжал Маккин. — Предположим, вы поймали преступника, который совершил такое, за что его непременно ждет смертная казнь. Что же вам мешает наказать его прямо сейчас?.. Куда как проще! Не надо бояться, что сбежит, или присяжные его вдруг помилуют по доброте, а вы старались, ловили… Ответ прост: вам мешает ваша мораль.
— Так велит закон, — сказал я. — К тому же, это вы…
— Закон есть лишь отражение вашей собственной морали. — Он улыбнулся и продолжал. — Да, я утрирую. Но это явления, так сказать, одного порядка… Так вот, наша общественная мораль не позволяет нам вести эксперименты с путешествиями в прошлое. Вы поймите: речь идет о жизни и судьбах не отдельных людей, а целых поколений. Одно незначительнейшее вмешательство может вызвать такую цепную реакцию изменений, что страшно подумать. Не родится тот, кто должен был родиться… Умрет тот, кому бы еще жить да жить… На это мы пойти не могли. Поэтому еще в прошлом веке, когда была научно обоснована возможность путешествий во времени и даже был изготовлен первый, опытный экземпляр машины времени, был проведен всепланетный референдум. В результате этот экземпляр был отправлен в музей, и производство подобной техники было признано аморальным и просто-напросто запрещено.
Он залпом осушил чашку кофе и продолжал:
— Конечно, в семье не без урода. Нашлись горячие, безответственные головы… Начались крики о консерватизме, об искусственном сдерживании прогресса, посыпались обвинения в научной трусости и замалчивании открывающихся возможностей… В общем, шуму было много. К счастью, кустарным способом машину не построить, а все попытки нарушить запрет с помощью производственных мощностей пресекались и пресекались очень жестко. Кое-кого даже изолировали от общества… на время… Кстати, в нашем случае тоже был всепланетный референдум.
