Город и звезды. Конец детства - Артур Чарльз Кларк

спешит удрать от него к сверстникам. Он явно унаследовал художнический талант Джорджа и чуть ли не сразу, как научился ходить без спутников, стал завсегдатаем кулис в театре колонии. А театр его признал словно бы живым талисманом, приносящим счастье, и он уже наловчился подносить букеты заезжим звездам сцены и экрана.

Да, Джеф самый обыкновенный мальчишка. В этом опять и опять уверял себя Джордж, когда они вдвоем бродили или катались на велосипедах по не слишком просторному, в общем-то, острову. Они разговаривали, как спокон веку разговаривают сыновья и отцы – только время иное, и теперь куда больше есть о чем поговорить.

Хотя Джеф никогда не уезжал с острова, вездесущее око – экран телевизора – помогало ему всласть наглядеться на окружающий мир. Как и все в колонии, он немножко презирал остальное человечество. Колонисты – избранники, передовой отряд прогресса. Они приведут род людской к высотам, которых достигли Сверхправители, а быть может, и выше. Конечно, еще не завтра, но настанет день…

Они и не подозревали, что день этот настанет слишком быстро…

Спустя полтора месяца начались сны.

Во тьме субтропической ночи Джордж Грегсон медленно всплыл из глубины сна. Он не понял, что его разбудило, и минуту-другую лежал в тупом недоумении. Потом сообразил – он один. Джин встала, неслышно ушла в детскую. И тихо разговаривает с Джефом, слишком тихо, слов не разобрать.

Джордж тяжело поднялся и пошел следом за женой. Из-за Пупсы такие ночные путешествия не редкость, но она-то поднимает такой шум и рев, поневоле проснешься. А тут ничего похожего, и непонятно, что разбудило Джин.

В детской полумрак, только слабо лучатся светящиеся узоры на стенах. И при этом приглушенном свете Джордж увидел – Джин сидит подле кровати Джефа.

Она обернулась, шепнула:

– Смотри не разбуди Пупсу.

– Что случилось?

– Я поняла, что нужна Джефу, и проснулась.

Сказано так просто, будто все само собой разумеется…

У Джорджа засосало под ложечкой от недоброго предчувствия. «Я поняла, что нужна Джефу». А как ты это поняла, спрашивается? Но вслух он спросил только:

– Разве прежде у него бывали кошмары?

– Не думаю, – сказала Джин. – Сейчас как будто все прошло. Но сперва я увидела, он испугался.

– И совсем я не испугался, мамочка, – с досадой перебил тихий голосок. – Просто там было очень странно.

– Где это «там»? – спросил Джордж. – Расскажи-ка толком.

– Стояли горы, – словно сквозь сон сказал Джеф. – Высокие-высокие, а снега на них нет, а раньше сколько я видел гор, на них всегда снег. И некоторые горели.

– Значит, это были вулканы?

– Не настоящие вулканы. Они все горели, сверху донизу, такие на них чудные синие огоньки. Я смотрел, и тут взошло солнце.

– А дальше что? Почему ты замолчал?

Джеф растерянно посмотрел на отца.

– Вот это тоже непонятное, папа. Солнце поднялось быстро-быстро, и оно было слишком большое. И… и какого-то не такого цвета. Голубое, очень красивое.

Настало долгое, леденящее душу молчание. Потом Джордж спросил негромко:

– Это все?

– Да. Как-то мне стало тоскливо, и тогда пришла мама и меня разбудила.

Джордж взъерошил растрепанные волосы сына, другой рукой поплотнее запахнул халат. Вдруг пробрало холодом, и он почувствовал себя маленьким и слабым. Но когда он опять заговорил с Джефом, голос его ничего такого не выдал.

– Просто тебе приснился глупый сон, надо поменьше есть за ужином. Выкинь все это из головы и спи, будь умницей.

– Хорошо, папа, – отозвался Джеф. Минуту помолчал и прибавил задумчиво: – Надо бы еще разок там побывать.

– Голубое солнце? – всего лишь несколько часов спустя переспросил Кареллен. – Тогда совсем несложно определить, где это.

– Да, – сказал Рашаверак. – Несомненно, Альфанидон-два. И Серные горы это подтверждают. Любопытно отметить, как исказились масштабы времени. Планета вращается довольно медленно, так что он, видимо, за считаные минуты наблюдал многие часы.

– Больше ты ничего не мог узнать?

– Нет, если не расспрашивать ребенка в открытую.

– Этого мы не смеем. Все должно идти своим чередом, нам нельзя вмешиваться. Вот когда к нам обратятся родители… тогда, пожалуй, можно будет его расспросить.

– Может быть, они к нам и не придут. Или придут слишком поздно.

– Боюсь, тут ничего не поделаешь. Надо всегда помнить: при этих событиях наше любопытство не имеет значения. Оно значит не больше, чем счастье человечества.

Кареллен протянул руку, готовясь отключить связь.

– Разумеется, продолжай наблюдать и обо всем докладывай мне. Но никакого вмешательства.

Между тем когда Джеф не спал, он как будто оставался прежним мальчишкой. И на том спасибо, думал Джордж. Но в душе его нарастал страх.

Для Джефа это была просто игра, он пока ничуть не боялся. Сон – это сон, только и всего, какой бы он ни был странный. Джефу больше не становилось тоскливо в мирах, которые открывались ему во сне. Только в ту первую ночь он мысленно позвал Джин через неведомые, разделившие их бездны. А теперь один бесстрашно странствовал во Вселенной, которая перед ним раскрывалась.

По утрам родители расспрашивали его, и он рассказывал, сколько мог припомнить. И порой сбивался, не хватало слов описать увиденное – такое, чего не только сам не встречал наяву, но что бессильно было себе представить человеческое воображение. Отец и мать подсказывали ему новые слова, показывали картинки и краски, пытаясь подхлестнуть его память, и из его ответов составляли, как могли, связные образы. Зачастую получалось нечто совершенно непонятное, хотя, видимо, самому Джефу миры его снов представлялись ярко и отчетливо. Просто он не мог передать эти образы родителям. Впрочем, иные оказывались довольно ясными…

Пустое пространство – никакой планеты, ни гор, ни равнин вокруг, никакой почвы под ногами. Только звезды в бархатной тьме, и среди них громадное красное солнце, оно пульсирует, бьется, точно сердце. Вот оно огромное, но бледное, а потом понемногу съеживается и в то же время разгорается ярче, словно внутреннему его пламени подбавилось горючего. И окраска его меняется, вот оно уже не красное, а оранжевое, потом почти желтое, медлит на грани желтизны – и все поворачивает вспять, звезда расширяется, остывает, сызнова становится косматым кроваво-красным облаком…

– Классический образчик пульсирующей переменной, – обрадовался Рашаверак. – И к тому же увиденный при неимоверном ускорении времени. Не могу определить точно, но, судя по описанию, ближайшая такая звезда – Рамсандрон-девять. А может быть, это Фаранидон-двенадцать.

– Та ли, эта ли звезда, но он уходит все дальше, – заметил Кареллен.

– Много дальше, – сказал Рашаверак…

Тут было совсем как на Земле. Ярко-белое солнце повисло на синем небе в крапинках