Том Годвин - Вирус бессмертия (сборник)

— Ярче — тысячи — солнц…

Свет чуть бледнеет, из него проступает прекрасное лицо женщины с темными волосами, огромными глазами и влажными губами, и вдруг на звуковой дорожке остаются только приглушенные воркующие звуки гитары и тихие голоса:

— Ярче тысячи… тысячи солнц!

Лицо женщины расплывается, вместо него на экране — «Четыре всадника» в черных одеждах, и мелодия, возникшая с появлением лица женщины, переходит в минор и звучит уже как погребальная песнь под аккомпанемент скорбных, отрешенных аккордов электрогитары и тоскливого гуденья ситара:

— Мир темнеет… темнеет… темнеет.

Монтаж вставных кадров:

Горящая вьетнамская деревня, убитые женщины, дети…

— Мир темнеет, темнеет, темнеет.

Горы трупов в Освенциме…

— И ночь!

Гигантские кладбища машин, на переднем плане — худые, как скелеты, негритянские ребятишки в лохмотьях…

— Я умру…

Охваченное пламенем негритянское гетто в Вашингтоне, на заднем плане — туманный силуэт Капитолия…

— …не увидев рассвета!

Огромное, во весь экран, лицо «всадника»-солиста, сведенное судорогой отчаяния и экстаза. Ситар играет в дубль-ритме, горестно плачет гитара, и «всадник» кричит в исступлении:

— Но я еще жив, и дай мне пройти этот путь! Скорей, я зову вас с собой, остались мгновенья!

Снова лицо женщины, но бесплотное, прозрачное, сквозь него бьет беспощадный желтый свет. Все быстрее рокочет ситар под обреченное рыданье гитары, и «всадник» заходится в неизбывной муке:

— И вспыхнет огонь, великий огонь озарит мое небо!

На экране — ничего, кроме жесткого, ослепляющего света…

— Смерть! Хаос! Ничто!

Экран мгновенно гаснет. Через несколько секунд чернота начинает высвечиваться вдоль горизонта тусклым синеватым заревом…

— Пусть вспыхнет огонь… великий огонь… наш последний свет… Никто не вернется, чтобы снова пройти этот путь!

Музыка смолкает. В полной тишине экран освещается взрывом чудовищной силы. Рвущий барабанные перепонки грохот. Медленно разворачивается зловещий гриб атомного облака. Под слабеющий гул и рев оно наливается огнем. Снова, на этот раз едва различимое, проступает сквозь атомное облако лицо женщины. И, заглушая рев, с непристойным благоговением шепчет голос:

— Ярче тысячи… Боже великий, ярче тысячи… тысячи солнц!

Экран потух, в зале зажегся свет.

Я видел и глядел на Джейка. Джейк глядел на меня.

— Какая мерзость, — наконец произнес я. — Меня просто тошнит.

— Вы ведь не согласитесь показывать ее людям, правда, Б.Д.? — тихо спросил Джейк.

Я быстро прикинул. Номер занял минуты четыре — четыре с половиной… пожалуй, можно попробовать.

— Вы правы, Джейк, — решил я. — Мы не станем показывать людям этот бред. Вырежем номер и втиснем еще какую-нибудь рекламу. Время будет покрыто полностью.

— Вы не поняли, Б.Д., — ответил Джейк. — Контракт, который навязал студии Херм, не позволяет нам ничего менять. Мы показываем все как есть или вообще ничего не показываем. А пленка вся такая.

— Что значит — вся такая?

Джейк заерзал на стуле.

— Эти ребята… понимаете, Б.Д., они больные…

— Больные?

— Они… видите ли, у них навязчивая идея, они влюблены в атомную бомбу. Все, что они делают, бьют в одну точку.

— То есть, значит, что же — вся пленка такая?

— Вот именно, Б.Д. И мы показываем этих маньяков ровно час или не показываем вообще.

— С ума сойти.

Мне хотелось сказать Джейку: «Сожгите ленту и спишите миллион долларов в убыток». Но я знал, что эти слова будут стоить мне места на студии. И еще я знал, что не успеет закрыться за мной дверь, а на моем месте уже будет сидеть человек, который не пойдет против воли начальства. Начальство же, судя по всему, просто выполняет волю еще более высокого начальства. Стало быть, все бесполезно. И выбора у меня нет.

— Ничего не поделаешь, Джейк, — сказал я. — Будем показывать все как есть.

— Больше я здесь не работаю, — сказал Джейк Питкин, человек отнюдь не славившийся свободомыслием и независимостью взглядов.

— Но ведь нам тогда придется нарушить договор о запрещении ядерных испытаний, — сказал я.

— Мы назовем это использованием атомной энергии в мирных целях, и пусть русские потом кричат сколько им угодно, — ответил заместитель министра. Судя по всему, новость ошеломила его не меньше, чем меня.

— Это безумие…

— Возможно, — согласился заместитель министра, — но вы получили приказ, генерал Карсон, и я тоже получил приказ. Сверху. И четвертого июля в двадцать часов пятьдесят восемь минут по местному времени вы сбросите атомную бомбу силой действия в пятьдесят килотонн в намеченном квадрате долины Юкка.

— Но зрители… оперативные группы с телевидения…

— Они будут находиться на безопасном расстоянии от поражаемой зоны — не меньше двух миль. Надеюсь, стратегическое военное командование способно обеспечить такую точность попадания в экспериментальных условиях.

Я выпрямился.

— С заданием справится любой экипаж стратегической авиации, в этом я не сомневаюсь, — ответил я. — Я сомневаюсь в том, что поставленное задание необходимо. Я сомневаюсь в том, что отданный приказ разумен.

Заместитель министра пожал плечами, криво усмехнулся:

— Вы не одиноки.

— Как, значит, вам тоже неизвестно, с какой целью все это затевается?

— Мне известно только то, что счел нужным сообщить министр обороны, причем у меня есть подозрение, что и он знает лишь какую-то часть. Пентагон уже давно требует применения ядерного оружия, чтобы положить конец войне в Азии, и громче всех требуете этого вы, то есть командование стратегических военно-воздушных сил. Так вот, несколько месяцев тому назад президент дал условное согласие на использование ядерного оружия во время следующего сезона дождей.

Я свистнул. Что же все это значит: вняло ли правительство голосу разума или сошло с ума?

— От чего же зависит окончательное согласие президента?

— От общественного мнения, — ответил заместитель министра. — Точнее, от того, произойдет или не произойдет резкий поворот в общественном мнении. Президент дал согласие санкционировать использование тактического ядерного оружия при условии, что к назначенному сроку, до которого осталось несколько месяцев, не менее шестидесяти пяти процентов населения отнесется одобрительно к применению ядерного оружия и не более двадцати процентов активно выступит против.

— Все понятно. Придумали уловку, чтобы отвести глаза начальникам штабов.