54 гвиса. Умер Тассил. Кроме Ресни никто не смог принять участие в похоронах.
56 гвиса. От кишечного кровотечения погиб Наргил, состояние которого до сих пор не внушало опасений. Переоборудование корабля заканчивается, но Н'Гари очень слаб. У Келва началось расстройство речи.
57 гвиса. Умерли Нго и Флар. Из десяти членов экспедиции в живых осталось четверо. Корабль готов к вылету.
58 гвиса. Хэлан перечитал эту запись дважды и схватился за голову, позабыв о шлеме. Они решили остаться!
«Учитывая все факторы (сложность навигации в системе Фаранела, отсутствие у нас необходимых навыков, а также возможное наличие патрульных кораблей на внешней точке орбиты Латена), мы тем не менее можем считать, что вероятность добраться до Тенара составляет для нас около 20 %. Считая такую вероятность достаточно высокой, мы обязаны продумать возможные последствия нашего контакта с населением Тенара.
Никто из нас не обладает квалификацией, позволяющей достаточно точно определить причины и характер болезни. Моя устойчивость может объясняться как тем, что, мало бывая на поверхности, я не получил достаточной дозы облучения, так и природным иммунитетом, который отнюдь не исключает то, что я могу быть опасен для других людей. Учитывая, что положение Фарела безнадежно, а болезнь Н'Гари и Келва достигла стадии, на которой излечение представляется сомнительным — даже в условиях клиники, мы принимаем решение остаться на Намроне».
Дальше все пошло очень быстро — потеряли надежду и как-то сразу перестали сопротивляться. В ту же ночь умер Фарел. Еще через три дня — Келв: заснул и не проснулся. Н'Гари продержался еще шесть дней.
И последняя запись: «67 гвиса. Умер Н'Гари. Похоронен. (Ресни не поленился записать координаты кладбища и место каждой могилы!) Произведена полная дезинфекция станции, личные вещи умерших уничтожены. Станция переведена в автоматический режим работы. Поскольку мое положение безнадежно, а дальнейшее существование уже не имеет смысла, считаю возможным его прекратить».
Все. Наверное, он слишком презирал своих убийц, чтобы позволить себе хотя бы упрек. Правда, был еще дневник. Даже не читая, Хэлан знал, что заберет его с собой. Те, кто могут сюда прийти… только враги. Пусть получат, что им причитается — плевок в морду. А настоящее… если смогу, перешлю родным. Нет — никто не получит.
Он не стал читать дневник подряд — проглядел, нет ли дополнительных сведений. Нет, просто он не хотел читать его, пока Ресни еще тут. Стыдно как-то… опять не то. Испуг? Да. Здесь было все то, что не попало в журнал: и боль, и страх, и отчаяние — но страх — без слабости, боль — без жалости к себе, отчаяние — без соплей. Странное чувство: это я бы мог написать. Другими словами, о другой жизни — но я. И снова то же тоскливое недоумение, что и на Ктене: какого человека угробили! Ради чего?
Он давно уже знал, что в жизни нет смысла. Что людей принято убивать просто так. Хороших чаще, чем дурных. Невиновных чаще, чем виноватых. Чего ж теперь душу выворачивает?
— Потому, что раньше это была чужая боль, — сказал он себе. — А теперь она моя.
Сказал — и холод по спине: показалось вдруг, что не он это сказал, а Аврил Сенти, что тот стоит сзади и смотрит в затылок — Хэлан даже обернулся. Тьфу, черт, никого, конечно. С ума, что ли, схожу?
Он заставил себя улыбнуться, но губы были, как неживые. А хорошо бы сойти с ума. Сразу не надо ничего решать. Он вдруг подумал: это подлость, что его заставляют решать. Нет у него никаких прав. Да я ж никто, полуграмотный сыщик, всю жизнь среди последнего отребья, сам немногим лучше — как я могу за кого-то решать? Откуда я знаю, что лучше, а что хуже? Что надо делать, а что нельзя?
— Чего тебя корчит? — спросил он себя. — Какое такое решение? Ты у Майха спроси, так даже и не поймет. Как на корабль попасть? Уже решено. Что на корабле делать? Там увидим. Как быть с чужаком? А тут и без тебя решено. Помочь — и пусть мотает к чертовой матери.
Было очень успокоительно так думать, только не успокаивало почему-то. Как ни крути, а суть наружу. Умный или глупый, чистый или грязный, но там, на корабле, тебе представлять твой Мир и тебе говорить от его лица. Черт бы побрал этого Ларта: объяснил! Подсунул задачку и убежал на тот свет, даже не обругаешь.
Умер, а не ушел, притащился за мной в это логово мертвецов… да я ведь и сам, можно сказать, мертвец, постарался, загнал себя в угол!
Сумасшедшая мысль: сперва от нее даже мороз по коже продрал, а потом вдруг накатило судорожное больное веселье. Раз мертвец, так что ж нам своей компанией не потолковать? Мертвый с мертвецами — о живом. Ну?
— Прошу, господа, — сказал он вслух и гостеприимно повел рукой. — Кто первый?
— Дергаешься?
— Учитель?
Элве Нод только хмуро на него покосился. Точь-в-точь как в тот день, когда он уходил навстречу смерти. Они встретились в коридоре: Хэлана на днях забрали в РУ, а Нод так и остался в общем, и он попробовал скрыть свой стыд какой-то корявой шуткой.
— Дергаешься? — спросил его Нод. — Погоди, вернусь — потолкуем.
И ушел в свою последнюю засаду преданный и проданный за то, что не предавал и не продавал сам. Господи, да ведь двадцать лет уже, как его нет! Это он подобрал меня щенком, сунул в дело, и оказалось, что это дело как раз по мне, или я как раз по нем. Добрый мой старый учитель, который верил только в глаз и чутье и за всю жизнь ни у кого не взял.
— Что, Хэл, новое дело? — это был Аврил Сенти, совсем такой, как в том сне. Бледный, с текучей, рассеянной улыбкой на губах. — Не ждал?
— Нет, — честно сказал Хэлан, — я, собственно… ну, где вы там, Ларт?
— Здесь, — спокойно отозвался Ларт. Он тяжело откинулся на спинку стула — рыхлый, синеватый, еще б одышка и совсем живой. — Я к вашим услугам, господин Ктар.
— Погодите, — тихо сказал Хэлан. Он глянул на дверь, и вот вошел Ресни. Темный, иссохший, страшно мертвый среди других мертвецов. Сел к столу, сплел обтянутые коричневой кожей пальцы. Помолчал и заговорил — из дневника:
— Страшно не то, что мы обречены на смерть. Каждый из нас был к тому готов — более или менее. Страшно то, как равнодушно нас убивают. За что? Перебираю свою жизнь и не нахожу ответа. Жил. Делал то, что считал должным делать. Не нарушал законы. Был честен: в работе всегда, в жизни — по возможности. Думаю, любой из моих товарищей может сказать так о себе. Неужели за это?
— Почти, — задумчиво ответил Ларт. — Всех нас убили за честность. Или за попытки быть честными.
— К чему это вы клоните?
— Будьте и вы честны, господин Ктар, раз связались с мертвецами.
— А я что, обманул кого из вас?
