— Что поворачивать? — спрашивал тот.
— Плоскость! Плоскость! Ну как ты не понимаешь? По мере поворота секущей плоскости на ней появится все удлиняющийся эллипс. А когда плоскость станет параллельной образующей конуса, ось эллипса как бы уйдет в бесконечность и второго закругления эллипса не будет видно. На плоскости останется лишь часть эллипса в виде параболы!
— Я обязательно когда-нибудь пойму это, — пообещал юноша.
— И ты поймешь, что стоит еще немного повернуть секущую плоскость, и эллипс вернется к нам с противоположной стороны, но теперь уже в виде гиперболы! И минус бесконечность оказывается равна плюс бесконечности, которые едины, находясь на противоположной точке исполинской сферы или какой-то другой замкнутой фигуры (он вспомнил объяснение Тристана о кольце Вселенной с внутренним отверстием, равным нулю!).
— Как я бы хотел это понять!
— Не все поймут, не все сразу поймут, но метр Пьер Ферма, конечно, поймет! Наш мир, наша Вселенная распространена еще в одном направлении (измерении!), в котором и замыкается! И «формула Франсуазы» неумолимо утверждает это, иначе она не давала бы для разложения степеней верный результат для всех четырех степеней! Виват! Матушка, не угостишь ли ты нас по этому поводу вином?
Он увидел, как смутилась Мадлен, не имевшая в доме никаких запасов, ее выручил стук в дверь.
— Войдите, — крикнула она, — не заперто!
Но стук повторился.
— Входите, кто бы вы ни были! — закричал Савиньон.
И опять раздался настойчивый стук.
— Что за чертовщина! — воскликнул Савиньон и, подбежав к двери, распахнул ее.
На пороге стоял незнакомый молодой человек с узким лицом, птичьим носиком и поблескивающими черными глазками.
— Мне поручено сказать господину Савиньону Сирано де Бержераку, — пожалуй, слишком громко для комнаты произнес он, — метр Пьер Ферма из Тулузы прибыл в Париж, будет ждать его завтра в полдень в трактире «Не откажись от угощения!», что на улице Медников.
Произнеся это и как бы оборвав себя, незнакомец резко повернулся и зашагал прочь.
— Куда же вы, куда? — закричал Савиньон. — С такими хорошими вестями гонцы так просто не уходят!
Но незнакомец даже не обернулся.
— Беги, догони его, — сказал Савиньон брату.
Но Мадлен остановила младшего сына.
— У нас нет ни пистоля, чтобы наградить его за известие, как бы оно ни было желанным, Сави.
Савиньон поник головой, еще некоторое время провожая глазами удаляющуюся по улице фигуру.
Внезапно фигура обернулась и крикнула:
— Мне так приказано передать! — И скрылась за углом.
— Прекрасно приказано! — потирая руки, говорил Савиньон. — Прекрасно приказано! Вы великолепно приказали, метр Ферма, и я постараюсь завтра обрадовать вас!
Мать радостно смотрела на старшего сына. Она так хотела ему счастья. Она даже сказала это слово.
Савиньон в ответ воскликнул:
— Счастье? О, я знаю его суть. Мне рассказала об этом несравненная мадонна, которую я завтра увижу.
— Дай-то бог, — промолвила Мадлен, вознося мысленно молитву. — Я так желаю тебе с ней счастья!
Как это матери умеют читать в сердцах детей, хотя бы те и не проговорились о своих чувствах.
— Как ее зовут, Сави? — спросила она.
— Франсуаза! Я посвятил ей математическую формулу, но сегодня ночью посвящу ей сонет!
— Как хорошо. Ты давно не писал сонетов, а они у тебя всегда такие сердечные, за душу трогающие.
— Не знаю, не знаю, чью душу они тронут, но свою душу я в него вложу.
И после бессонной, но радостной ночи Сирано сложил свой сонет, переписав его на лучшей бумаге, подаренной еще герцогом д'Ашпероном.
ДЕНЬ БАРРИКАД (Франсуазе)
Теперь я знаю, что за сила
К тебе магнитами влечет:
Улыбкой солнце ты гасила
И обнажала чуть плечо.
Волшебница, Мадонна, Фея!
Созвездий дальних нежный свет!
Но… ни о чем мечтать не смея,
Пошел я за тобою вслед.
И повстречал на баррикаде,
Вверху, со знаменем в руке.
Народный гнев, свободы ради,
Вздымала ты, как вал в реке.
К чертям всех бар! Бар — в гарь и ад!
Народ, вперед! День баррикад!
Наутро, свежий, бодрый, словно и не проведший ночь без сна, Сирано спрятал в сумку свои бумаги с «Формулой и сонетом Франсуазы», торопясь выйти из дома, словно до полудня оставались считанные минуты.
Правда, ему предстояло пройти через весь Париж с окраины, где ютились де Бержераки после пожара их шато в Мовьере. Шел Сирано в столь же приподнятом настроении, как и после первой подаренной ему Лаурой ночи неистового счастья. Теперь он снова летел, едва не отрываясь от земли, как при потере веса в ракете Тристана. Припрыгивая при каждом шаге и что-то напевая, он встречал не удивленные, а приветливые взгляды милых, любезных прохожих. Куда только делись озабоченные горожане, сторонившиеся скачущих всадников и карет с гербами. Сирано казалось, что все, все готовы заключить его в объятия, разделить с ним торжество по случаю сделанного открытия и радость предстоящих встреч с метром и с женщиной, обещающей ему счастье и не отвернувшейся от него ни прежде, ни теперь. И с удесятеренной силой готов был Сирано отдавать всего себя служению людям.
Конечно, он доберется до улицы Медников раньше назначенного срока, можно посидеть на берегу Сены побродить по знакомым улицам, полюбоваться Лувром и Нельской башней, вспомнить былое.
В этот день, как и 45 лет назад, в Париже цвели каштаны. Сирано вдыхал их пьянящий аромат, и ему казалось, что они расцвели именно для него.
Улица Медников не стала шире с траурного для Франции дня 14 мая 1610 года, когда по ней между повозками едва продвигалась королевская коляска, на подножку которой вскочил натравленный иезуитами на Генриха IV злосчастный Равальяк, ударом кинжала покончивший с неугодным королем. Теснота здесь прежняя, как и почти полвека назад.
Сирано приходилось пробираться у стен домов. Он приближался к трактиру ровно в полдень, решив на этот раз встретиться с Франсуазой уже после того, как метр Ферма узнает о «Формуле Франсуазы» и одобрит открытие, и эту победу он поднесет Франсуазе.
Повозки словно нарочно сгрудились здесь, не позволяя Сирано обойти соседний с трактиром строящийся дом. Сирано не мог ждать, пока переругивающиеся возницы расцепят наконец колеса повозок и освободят проход, и скользнул под леса стройки, где возводили уже крышу.
На улице стоял такой шум и крик, как в Мовьере, когда горел шато отца, а Савиньон пробирался в горящий дом, чтобы вынести маленькую сестренку. Огненная балка свалилась тогда прямо перед мальчиком, чудом не задев его.
И в то же мгновенье, словно повторяя минувшее, балка, на этот раз не объятая пламенем, однако не менее тяжелая, свалилась с крыши, но не перед Сирано, а расчетливо прямо ему на голову.
Замертво упал философ и поэт на землю. Шляпа, залитый кровью парик и сумка отлетели в сторону.
На улице не сразу заметили происшествие. Однако возницы вдруг расцепили колеса и разъехались.
Первым к ушибленному Сирано подбежал сердобольный монах и заботливо склонился над ним, зачем-то пододвинув шляпу с париком и оттолкнув сумку с бесценными рукописями.
Как всегда в таких случаях, около потерпевшего собралась толпа зевак. Кто-то грозил кулаком рабочим на крыше, уронившим балку, одни предлагали вызвать лекаря, другие считали, что нужен не лекарь, а священник, чтобы умирающий успел покаяться и не попал в геенну огненную.
Монах, первым подоспевший на место происшествия, согласно кивнул головой в капюшоне и растворился в толпе.
Наконец решили попросить убежище для пострадавшего в соседнем трактире.
Через минуту оттуда выбежала встревоженная Франсуаза и, узнав распростершегося на земле Сирано, с рыданьем бросилась к нему, прикрыв его лицо своими распустившимися волосами.
Ее едва оттащили, чтобы перенести тело в трактир.
Франсуаза предложила лучшие апартаменты для приезжающих, где она будет выхаживать пострадавшего.
Вносили безжизненного Сирано неуклюже, толкаясь и мешая друг другу. В особенности на лестнице.
Франсуазе сунули в руки шляпу с испачканным кровью париком.
Сумка исчезла.
И никогда ее содержание не стало достоянием людей, так ничего и не узнавших ни о «Формуле Франсуазы», ни о четвертом пространственном измерении, ни о последнем сонете Сирано де Бержерака…
Тяжкие дни наступили для безутешной Франсуазы, которая с нерастраченным женским чувством пыталась спасти не приходившего в сознание Сирано. Надежды на выздоровление лекари Франсуазе не оставили.
В своей благостной заботе о душе погибающего в трактир из монастыря св. Иеронима пришел аббат, отец Максимилиан с жирным печальным лицом и опущенными глазами, дабы принять покаяние умирающего.
Бедная женщина, подойдя под благословение иезуита, не подозревала, что вынуждаемое монахом у Сирано покаяние будет последним уничтожающим ударом церкви по вольнодумцу Савиньону Сирано де Бержераку.
