Женщина подошла к пошатывающемуся козлу и правой рукой – левой она прижимала к груди объемистый меховой сверток – ласково потрепала его по морде.
– Устал, Бразар?
Скакун снова всхрапнул и ткнулся Гарусе в плечо.
«Зачем спрашиваешь, хозяйка? Неужели не понимаешь?»
– Я все понимаю. А ты?
Козел вздохнул. Он тоже все понимал.
Тарвагские звери не только сильны и выносливы – они умны. А уж те из них, кому доводится служить колдунам, со временем начинают улавливать и мысли, и эмоции хозяев. Бразар чуял смерть, дышащую им в спину. И видел смерть, ждущую впереди. Бразар все понимал, но не обвинял Гарусу, добрую хозяйку, приведшую его к гибели. Потому что знал: она протянет ненамного дольше. Лихорадка в ее глазах была лишь отражением пламени, что разгоралось внутри. Смертельного пламени.
Посреди заснеженного поля, на лютом ледяном ветру двое обреченных смотрели в глаза друг другу. Нигири и зверь. А по их следу шел безжалостный человек.
– Мы должны идти, – прошептала женщина. – Иначе все напрасно. Абсолютно все.
Она умела найти правильные слова, добрая хозяйка Гаруса, приведшая их к гибели. Упрямство – черта, может, не лучшая, но в какой-то момент только оно способно придать сил. Только оно. И еще злость.
На этот раз Бразар фыркнул. Не устало, не уныло – яростно.
«Моя смерть не будет бессмысленной!»
И ударил копытом по снегу.
Он бодрился, бодрился из последних сил, потому что знал: без него добрая хозяйка не продержится и двух часов. Пока он рядом – есть надежда. Пусть даже он не может скакать. Пусть. Пока он рядом – ей проще. Значит, он должен быть рядом, пока может.
– Отдохни чуть-чуть, – тихо сказала Гаруса. – А я попробую уравнять шансы.
Скакун с наслаждением опустился на снег – эх, поспать бы! – женщина положила рядом с Бразаром меховой сверток, укрыв его от пронизывающего ветра, и отошла шагов на десять назад, по следам, что оставил на снегу козел.
– Надеюсь, человек, ты будешь достаточно туп, чтобы попасться в мою ловушку.
Гаруса сняла меховые рукавицы, подула на вмиг закоченевшие руки и принялась медленно – пальцы сводило на стылом ветру – увязывать в полотно магические нити. Один узелок, второй... Две красные сплетаются с черной. Белую почти не видно, но она нужна.
«Сосредоточься, Гаруса! Без белой нити ничего не получится! Четыре! Четыре узелка на ней!»
В рукавицах или перчатках полотно не сплетешь, а на морозе пальцы деревенеют мгновенно. Перестают слушаться, теряют ловкость. Четыре узелка на едва различимой в пурге белой нити – как четыре ледяные вершины, на которые нужно взойти обнаженной. А ведь ее еще нужно сплести с остальными, выложить на снегу злой узор, налить в него яду. И все – на ветру, незащищенными руками. Будь сейчас лето и будь у нее больше сил, Гаруса приготовила бы наемнику ловушку получше, сплела бы не полотно на земле, а шатер из тонких нитей, в котором запутались бы и конь, и всадник. Но сейчас даже ядовитый платок дался женщине с огромным трудом. Небольшой, плохо замаскированный, он лежал прямо на следах Бразара. Стоит преследователю проехать в стороне, и усилия Гарусы пропадут – сшитое непослушными пальцами полотно останется нетронутым, поджидая другого прохожего.
– Надеюсь, человек, ты будешь достаточно туп, чтобы попасться в мою ловушку, – повторила женщина, обращаясь то ли к скачущему за ней убийце, то ли к богам. – И не сразу поймешь, почему твой конь споткнулся.
Если конь Леннарта ступит на платок, а сам он не поторопится спрыгнуть, то погоня на этом прекратится. Если наемник окажется шустрым, погибнет только скакун. Если же убийца проедет в стороне...
Об этом Гаруса думать не хотела.
Закончив колдовать, она вернулась к Бразару, уселась перед ним и тихонько заплакала. Не от отчаяния – у нее еще были силы продолжать борьбу, не от боли – руки, обожженные ледяным дыханием зимы, еще не успели согреться, еще ничего не чувствовали. Вполне возможно, они никогда ничего не почувствуют. Почернеют, и...
Да какая разница, что станет с руками? Жить-то осталось...
Гаруса плакала, чтобы набраться сил. Чтобы выдавить из себя и отчаяние, и боль, и безнадежность, и жалость к Бразару. Плакала, чтобы избавиться от беспросветной тьмы, поглощающей душу. Плакала, чтобы выдавить из себя слабость.
Потому что до тех пор, пока внутри горит огонь, даже смертельный, она не проиграет. Не сможет проиграть.
Скакун потерся носом о плечо женщины.
– Да, Бразар, нам надо идти, – согласилась Гаруса, утирая слезы. – Надо идти. Мы должны добраться до отрогов до темноты...
Ничего не чувствующими руками она прижала к груди меховой сверток и, пошатываясь, пошла за ковыляющим козлом.
«До темноты, Бразар, у нас есть время только до темноты. Мы должны добраться до отрогов до того, как наступит Отиг...»
Но понимала: не успеют.
* * *
Самая длинная ночь в году. Самая холодная. Самая страшная.
Просто Отиг.
Одно из тех правил, что существовали с зарождения мира, – ночь, отданная под абсолютную власть тьмы. Непреступная стена, отгораживающая людей и нигири от порождений зла, падала, и создания мрака становились полноправными хозяевами заснеженных просторов. Играла бесконечную свадьбу Ледяная Невеста, весело губя попавших в хоровод горемык. Мчалась по полям Дикая Охота, до смерти засекая припозднившихся путников кнутами или травя адскими псами. Угрюмый Расмус Углежог перетирал несчастных в стылый черный порошок, а рыжая бестия Дагни Два Сапога задорно топтала людей в вихре кровавого танца.
Просто Отиг.
Ночь тех, кому ненавистны и люди, и нигири.
Спастись от сумрачных тварей можно было лишь в доме, у горящего очага, крепко накрепко закрыв дверь и повесив на окна тяжелые ставни. Так повелели древние боги, и это было еще одно нерушимое правило: если у тебя есть крыша над головой, ты выживешь. И поэтому самую длинную в году ночь люди не спали. Сидели у очага, подбрасывая в спасительное пламя смолянистые поленья, ели оленину с брусникой, пили пахнущий миндалем и гвоздикой глёг и вели длинные разговоры о Тех, Кто Прячется В Ночи. В первые часы бдения с детства знакомые байки казались страшными, почти правдивыми; истории о пропавших во время Отига приятно щекотали нервы, мурашками бежали по коже, вызывая желание опрокинуть еще кружечку и поведать свою собственную сказочку: «Случилось это прошлым годом в Федхе...» – на самом деле – слышанную в детстве от бабушки. Постепенно хмель ударял в голову, голоса становились громче, таинственный шепот сменялся раскатами хохота, и вот уже Ледяную Невесту называют старой девой, Охотника – браконьером, получившим хороший урок от храброго лесника, Расмуса – неудачливым олухом, не сумевшим продать подмоченный уголь заезжим купцам, а кровопийцу Дагни – ненасытной шлюхой.
