Конечно, и робот мог быть подготовлен Гришей все с той же целью приглядеться ко мне. Ну ладно, думаю, сейчас я тебя проверю, я тебя подкузьмю, или подкузмлю, как правильно? Я тебе задам вопросик!
– А стихи ты, Боб, сочинять можешь?
– Чтобы профессионально, так не скажу, но чтобы совсем нет, так скорее да! – ответил Боб.
– Тогда выдай что-нибудь такое-этакое, что-нибудь любовно-электронное. Из жизни роботов.
Смотрю я на Гришу, а он и глазом не моргнул, робот же задумался на секунду, очень естественно задумался.
– Вот, пожалуйста!
Здесь нет идиллий одни лишь факты.
О! Вы включили мои контакты!
Ты слышишь стоны?
То я ожила, то электроны бегут по жилам.
– Домашняя заготовка?
– Пардон! Разве такой вопрос можно предвидеть. Экспромт.
– Стихи не очень, – сказал Гриша Кемень. – Непонятно, как можно идиллии противопоставлять фактам. Правильно было бы – иллюзии, но тогда пропадает рифма.
– Да вы что, товарищи! – закричал Боб. – Разве ж можно ко мне подходить с человеческими мерками!
Прежде чем упасть, я успел придвинуть кресло. В соседнем корчился от смеха Гриша Кемень. Это обращение – товарищи – исключало какие-либо подозрения в предначертанности поведения робота, оно было естественным и адекватным обстановке.
Отсмеявшись, мы порешили, что на этом разминку можно закончить, и стали втроем обсуждать обширную программу испытаний. Боб особенно напирал на то, что мы с ним составим отличную человеко-машинную систему. А может быть, и машинно-человеческую: в этом месте рассуждении глаза его опрозрачнились, и со дна их проявилась мозаика фасеток. А Гриша Кемень высказал недоумение по поводу того, что вот человеко-машинная система получила название «эргатическая система», а животно-машинная никак не называется. А нужда в таком названии, нетрудно предвидеть, скоро возникнет. Боб сказал, что лично он готов сотрудничать с кем угодно и для него что человек, что собака, все едино, а может, даже собака лучше, претензий меньше. Но пусть я не волнуюсь, он приложит все силы, чтобы оправдать надежды. Ибо без него, робота для дальних полетов, эти самые полеты и состояться не могут. И мы с Кеменем его не стали разубеждать.
– Мое назначение какое? – разглагольствовал Боб. – Я должен освободить тебя от монотонных и однообразных действий, чтобы ты мог отдать себя решению интеллектуальных задач. И я тебя, будь спокоен, освобожу.
Робот проявлял себя как личность, и мне показалось, что это было неожиданно для самого Кеменя, куратора-разработчика. Я пилот и в силу этого знаком с автоматами различного назначения, но можно ли назвать роботом даже самый многофункциональный автомат? Во всяком случае, в нашей пилотской среде такое название не прижилось. Видимо, словом «робот» люди со времен Чапека будут всегда обозначать нечто человекоподобное. В этом смысле андроид Боб был воплощенный робот. Его разумное, ну пусть, псевдоразумное поведение произвело на меня ошеломляющее впечатление. Хотя, в конце концов, что есть разум? Кто усомнится в разумности моего пса Родиона? Короче говоря, Боб меня потряс. И я не решился задавать при нем вопросы, которые счел бы неделикатными в человеческом общении. Я дождался, пока Боба увели.
Гриша Кемень держал паузу, и я не стал его томить.
– Ничего подобного я и представить не мог. – Мне хотелось сказать Грише приятное, и не пришлось кривить душой. – Блестящая работа. И знаете, что больше всего поражает? Голос! Говорящие автоматы сейчас на каждом шагу, но Боб! Диапазон, модуляции, выразительность… Ваши акустики чудодеи. Однако что-то я не вижу, не заметил в нем проявления любви ко мне. Где любовь, спрашивается?
– Будет, – заулыбался Кемень. – Блок любви пока в него не вложен, но место оставлено.
– Ну ладно. – Я смягчился. Откровенно, мне он и так хорош. Перетопчусь без любви.
В ближайшие три месяца нам – Грише, мне и Родиону – предстояло создать пусть и маленький, но слаженный космический коллектив. Предстояли длительные тренировки, работа с программой, освоение новой аппаратуры, контрольные записи наших данных в нормальном нашем состоянии и прочие заботы, и несть им числа. Потому для экономии времени нам с Родионом определили жить в ближайшем поселке, одном из многочисленных жилых комплексов на территории ИКИ. Выделен нам был двухкомнатный коттедж, вроде избушки на курьих ножках без особых удобств. Но мне было все равно, в нем мы только спали, да на крошечной лужайке возле дома Родион по утрам развлекал щенка, который упрямо и постоянно осаждал нас. Я понимал, что малыш хочет поселиться в доме и тем самым обресть нас. И я препятствовал его намерениям ввиду предстоящей разлуки. Впрочем, днем и на ночь щенок куда-то исчезал по своим делам, и я не ощущал его присутствия, если в неурочное время приходил домой.
С Бобом мы больше не виделись, с ним занимались робототехники. Но впечатление от первой встречи во мне осталось. Позже я определил его как чувство, возникающее, когда рассматриваешь шарж на самого себя. Дружеский шарж.
Примерно за неделю до старта мы с Родионом вернулись в свое бунгало на побережье – отдохнуть и прийти в себя. Гриша Кемень и Малыш, так я называл этого бесхозного щенка, остались в ИКИ.
Потом мы прибыли на знакомый уже кольцевой спутник – базу космических кораблей, и нас с Родионом взяли в оборот медики. Не знаю, сколько их там было, толпа. От белых халатов было даже холодно, а Родион, непривычный к столь пристальному вниманию, сник. С обритой головой, только ресницы да белые усы торчали, он был до неприличия смешон, о чем, конечно, догадывался. Иногда он подходил к зеркалу, вздыхал, и тогда я четко улавливал: «Это я ради тебя на такое пошел!» Полагаю, я тоже не лучше выглядел, хотя человек с бритой головой – более привычное зрелище.
Гриша Кемень и Боб прилетели раньше нас и успели освоить корабль, знакомый мне до мелочей серийный транспортник на плазменной тяге. По программе в экипаже обязанности бортинженера и штурмана были возложены на Боба, он к этому был готов, он для этого был предназначен, он в этом деле должен был проявить себя. Гриша Кемень как представитель института-разработчика отвечал за робота и за аппаратуру контроля нашего с Родионом состояния. Этой аппаратурой были заняты все свободные помещения корабля, и на меня, непосвященного, это хаотическое нагромождение приборов производило сильное впечатление. Что там будет с ними делать Кемень, меня слабо интересовало, а у меня, капитана, по программе задание было тривиальным – штатное обслуживание автоматической станции типа Гелиос на Меркурии.
И еще мне пришлось настраивать себя на восприятие собственных ощущений и эмоций, усиливать в себе свойства рефлексирующего интеллигента, в свое время тупо и глупо обруганные сторонниками решительных действий без опасений и сомнений. Помню это словечко – «закомплексованный», то есть прислушивающийся к чужому мнению, сомневающийся в своих действиях, способный копаться в своей душе. Так вот, я всегда был рефлексирующим, был закомплексованным и ненавидел несомневающихся, прямолинейных и самоуверенных. Откуда, вообще, это берется, когда тысячи принимают как истину очевидную глупость, лишь бы она была звонко сказана. Ну, например,
