Не буду утверждать, что М.Успенский создал совершенно необычное произведение. Корни и истоки здесь те же, что и у А.Шалина — М.Салтыков-Щедрин; М.Успенский по внешнему рисунку даже ближе к великому сатирику, поскольку работает в манере “бытовой фантастики”. Но, продолжая традиции, молодой писатель небезуспешно наполняет старые мехи новым, злободневным содержанием, собственным, свежим и обостренным ощущением эпохи.
* * *
Дух М.Салтыкова-Щедрина витает и в цикле рассказов А.Бушкова, который по заглавию одного из них можно назвать “Из жизни пугал”. Это нечто вроде политических сказок, герои которых — а это известные деятели Сталин, Берия, Каганович, и современные ответпартработники, генералы генштаба и даже британские лорды, то есть, иначе говоря, номенклатура высокого класса — живут в сказочно-фантастической атмосфере, сатирически преломляющей как исторические, так и сегодняшние реалии нашей общественно-политической жизни.
Заглавный рассказ “Из жизни пугал” написан вообще в чисто анекдотическом ключе. На своей даче в Кунцево генералиссимус Сталин никак не может накормить манной кашей внука. Но вот является пред его ясные очи Лаврентий Павлович с мешком. “Нэ будешь есть кашу — забэрет!” — стращает внука Сталин, и эффект превосходит все его ожидания: “…внук съел кашу мгновенно, чуть ложку от страха не проглотил”. Обрадованный генералиссимус тем же макаром перевоспитывает беспутного сына Василия, который тут же пообещал “переболеть без похмелки и выдал запасы спиртного”. Так же Берия с мешком действует и на Кагановича, обещавшего совершить нереальное — построить на Севере металлургический комбинат за месяц. Что ж, Берия с мешком — не такой уж сказочный кошмар для миллионов тех, кому “посчастливилось” жить с ним в одно время. Не находится человека с мешком лишь для самого Лаврентия Павловича — изворотливого мракобеса и садиста, чувствующего себя в полной безопасности в тенетах тоталитарной системы, глубоко вросшей в нашу жизнь, буквально во все ее структуры, а кое-где и процветающей до сих пор.
Например, в армии, о чем нынешняя пресса много и охотно пишет, сводя, правда, чаще всего ту же, например, “дедовщину” к казарменным взаимоотношениям рядового состава и опасаясь заглядывать на верхние этажи военного здания. А.Бушков в рассказе “Как хорошо быть генералом” поступает наоборот.
Некоего полковника Жмакова, добросовестно служившего в энской части, удостаивают звания генерал-майора и переводят в генштаб. И здесь он сталкивается со столь же невероятным, сколь и очевидным — “разнузданной дедовщиной”, о которой он раньше только слышал, но считал “нетипичным” явлением.
“Тяжко служить Жмакову в генштабе. В столовой у него “деды” отбирали черную икру и омаров, потому что салаги генштабовские должны были пробавляться одной финской колбасой да ананасами в банках. Золотое шитье на погонах “деды” меняли каждый понедельник, а красть шитье в каптерку посылали, понятно, Жмакова… То приходилось Жмакову зубной щеткой стирать с экрана телевизора натовские танки, то по часу дуть на лампочки сверхсекретного пульта — чтобы лучше горели, объясняли “деды”…”
Ситуация, конечно, парадоксально гротескная, сатирически-утрированная, даже фантастическая. Но фантастическое здесь лишь то, что “дедовщина” оказалась не на привычной нам ступени военной лестницы. Перенеся “неуставные” отношения из солдатской казармы в генштаб, автор, думаю, не ушел от правды жизни, скорее наоборот, с помощью такого перевертыша еще больше правду эту оттенил и утвердил нас в мысли, к которой мы и сами давно были склонны: “отдельные нетипичные явления” на самом деле самые что ни на есть типичные, ибо рыба тухнет с головы, и что сами-то эти явления — не что иное, как отрыжка отношений в казарменном социализме, отношений, которые многие десятилетия считались нормой. И не случайно, когда Жмаков бросается искать защиту у своей близкой к высоким кругам, заслуженной партийной бабушки-революционерки, он наталкивается на полное ее непонимание и даже неприятие. Старая революционерка Марксина Робеспьеровна, совсем в духе иных нынешних радетелей “несокрушимой и легендарной”, незыблемо канонизированной Советской Армии, защищающих ее от любых критических стрел, задает внуку суровую трепку, обвиняя его в клевете на родные вооруженные силы и очернительстве. Больше того, она сигнализирует на родного внука “куда следует”, не ограничиваясь моральным внушением как истинная дочь воспитавшей ее системы. И вот — развязка (тоже, кстати, достаточно типичная!): Жмаков, украв в отчаянии автомат, пускается в бега.
Марксина Робеспьеровна — женщина, конечно, реликтовая, но в своем ревностном охранении “идеалов”, судя по немалочисленной рати нежелающих “поступиться принцами”, резко обозначившихся и на XXVIII съезде КПСС, и на Учредительном съезде Российской компартии, — отнюдь не одинокая. Они с ненавистью смотрят на происходящие демократические перемены, их душат ностальгические слезы по благословенным временами “железной руки” и “демократического централизма”, они продолжают беречь и лелеять своих идеалов-скакунов, надеясь на лучшие времена.
Таких вот пастухов, сошедших со сцены бумажных идеалов, и показывает А.Бушков в рассказе с весьма многозначительным названием — “Брежнин луг”. Писатель стилизует его под тургеневский “Бежин луг”. И делает это, надо сказать, изящно, остроумно, добивается весьма сильного художественного эффекта перенося на почву классической лирической новеллы ортодоксальные, мрачные фигуры, лишенные не только чувства прекрасного, но и вообще духовного начала.
“Я ошибся, приняв людей, сидевших вокруг тех огней, за охотников. Это просто были ответственные работники, которые стерегли табун Идеалов, — коней вроде Пегасов, только красного цвета, в золотистых цитатах. Выгонять перед вечером и пригонять на утренней заре табун Идеалов — большой праздник для ответработников. Мчатся они с веселым гиканьем и криком, горяча Идеалов, высоко подпрыгивают, звонко хохочут, мелькают цитаты, мелькают… И даже верится в эти минуты неподдельного веселья, что ответработники, как рассказывают мудрые старики, произошли от нас с вами…”
В общем-то, и одной этой картинки достаточно, чтобы в целом составить представление о пастухах Идеалов. Но автор еще и каждому из пятерых сидящих у костра (они олицетворяют собой тот или иной тип ответработника) дает убийственную характеристику. Вот какой награждает, например, старшего их них — Федю:
“Он принадлежал по всем приметам к тем страдальцам, что вынуждены по служебной необходимости годами жить на разлагающемся Западе, о чем они сами с плохо скрытой брезгливостью и тоской вещают с телеэкрана, устроившись возле какого-нибудь псевдодостижения псевдокультуры вроде Эйфелевой башни”.
