Дела в ангаре, отведенном для сооружения «тарелки», шли не слишком гладко. Не хватало самых необходимых вещей, вроде конденсаторов, микросхем и других «мелочей», без которых «тарелка» не проникнет в чужие миры. Конденсаторы делались лишь на одном специализированном заводе в Ереване, а электронные блоки — во Львове. А города эти оказались за границей в независимых теперь государствах. Неразумный разрыв деловых связей был губителен для экономики. Но новые власти не считались не только с ее крахом, но даже с начавшимися междоусобицами, лишь бы обрести национальную самостоятельность.
Дядя Джо видел в том нарушение основного закона выгоды и возмущался, теряя свою веселость.
Удивил всех Кочетков. Всегда молчаливый, он вдруг прочитал всем свои сатирические стихи, где единственная рифма звучала надтреснутым колоколом:
НАБАТ
Не взрыв АЭС, а нечто еще пуще
Тогда случилось в глухоманьской гуще.
Предвидение лишь мудрецам присуще.
И нет просчета и ошибки худшей,
Допущенных там в «самом тихом путче»!
Последствий враг не выдумал бы лучше!
А бедствий колокол звучит все жутче…
Оля тогда подошла и обняла Кочеткова, назвав его «Юра-молодец!».
Работа в ангаре продолжалась, но чем больше близилась к концу, тем труднее становилось завершить начатое.
Производство лихорадило от новых, изрезавших страну «по живому» границ.
Приходилось самим искать выход из самых затруднительных положений.
Старый рабочий Иван Степанович, с присущей русским умельцам смекалкой, стал разбирать объекты военной техники, не востребованные заказчиком из-за недостатка средств. И даже собственную домашнюю аппаратуру.
Недостаток средств чувствовался и в ангаре. «Вверху» не давали обещанных Кочеткову кредитов, не слишком понимая назначение нового «секретного объекта».
Дядя Джо негодовал. Не только Всеобщий закон Выгоды, но и вообще все законы страны и распоряжения вышестоящих органов не выполнялись.
— Один джентльмен, которого уже много лет катали на инвалидной коляске, уверял, что нет ничего неудобнее паралича, — заявлял он отнюдь не обычным жизнерадостным тоном, явно имея в виду нечто, даже отдаленно не напоминающее больного джентльмена.
А на следующий день Кочетков прочел всем свое новое стихотворение, под которым, вероятно, подписался бы и дядя Джо:
ЧУМА
Вдруг взбунтовалась левая рука.
Сказала голове: «Адье, пока!
Отныне слушать я тебя не буду!»
И пациенту сразу стало худо.
А тут еще нога твердит врачу:
«Куда хочу, туда и ворочу!»
И будто пальцы у нее решили,
Чтоб обувью их больше не давили.
Очки поправил доктор на носу,
Вздохнул и записал «инсульт».
Пришла беда, несчастье человека.
Был здоровяк всегда, теперь — калека!
Когда ж в параличе лежит страна,
«Инсульт везде», то это уж Чума!
Слушатели переглянулись. Англичанин заметил:
— Мне не хотелось бы никого задеть, но Бог, желая покарать кого-либо, лишает его рассудка.
Американец сказал:
— Один джентльмен считал, что он всегда прав, даже когда на автомобиле врезался в витрину модного магазина.
Японец промолчал. Оля покраснела, виновато посмотрев на Альсино.
Вопреки всем трудностям, «проникающий аппарат» все-таки через некоторое время удалось закончить.
Перед стартом, когда экипаж собрался у входного люка «тарелки», Кочетков, словно обращаясь ко всем остающимся, произнес:
ПОСЕВ И ЖАТВА
Когда свобода личности
Зависит от наличности,
Успех «народовластия» -
От общего несчастия,
Когда в развал, в растащенность
Рак, лебедь, щука тащат нас,
И могут принцип довести
До полной беспринципности,
Когда вверху не парубки
Друг друга ловят за руки,
А наши первые вожди,
Увы, хорошего не жди!
А если так пройдет посев,
То жатва — всенародный гнев!
Вряд ли кто услышал его, кроме друзей, ведь он своих произведений никогда не публиковал… Его «озарение» осталось закрытым, как и он сам…
А теперь уже нет в живых ни Кочеткова, ни трех его ученых соратников… даже Оли.
Как быстро ни промелькнули эти воспоминания в сознании Альсино, старец уже сидел на скамье в беседке, окутав седой бородой рукоятку палки со сложенными на ней руками, и выжидательно смотрел на него.
— Я вспоминал о своем пребывании в «недоразвитом» мире, который есть не что иное, как наше далекое прошлое. Я там общался с нашими предками.
Старец поднял на него удивленные глаза:
— Что ты хочешь сказать столь неожиданным и, надо думать, малообоснованным утверждением?
— Пусть это только гипотеза, мудрейший. Она появилась в результате общения с искусственным мозгом биоробота, но я убежден, что мы с тобой побывали не в мире, сходном по условиям развития с нашей древностью, а в самом нашем давнем прошлом.
— Обдумаем вместе эту обещающую теорию.
Альсино мысленно передал старцу все аргументы биоробота, который, кстати сказать, стоял у входа в беседку, крайне заинтересованный тем, что там происходит.
— Итак, нам надо считать, что мы побывали у собственных предков? — заключил старец.
— Именно такой вывод необходим. Он побуждает меня дать согласие на совместную работу, задуманную тобой, мудрейший.
— Что ж, — раздумывая сказал Наза Вец. — Это не меняет, а скорее углубляет нашу задачу создания древнейшей истории неомира. И свидетельства очевидцев давнего прошлого могут стать крайне полезными.
— Я рад, что ты не отверг с порога такую теорию, а готов воспользоваться ею в научных целях.
— Тогда обменяемся общими впечатлениями об увиденном в нашем, как ты считаешь, действительно реальном прошлом. Начнем с меня, поскольку я был там за тридцать лет до твоего рождения.
— Я постараюсь дополнить твои впечатления своими.
— Я и сейчас содрогаюсь при мысли о том, как насильственно внедрялись идеи Справедливости в стране, где решили любой ценой перейти на коммунистические отношения. На деле они оказались совсем иными: принуждением, несправедливостью, угнетением и расправой — словом, прикрытой тиранией. Сами по себе коммунистические идеи, конечно, не могут быть этим опорочены. Однако немало пострадавших готовы были неразумно отвергнуть само стремление к светлому.
